Степановский мятеж. Численность армии и террор.
Опубликовано ср, 30/03/2016 - 08:49 пользователем shura
В июле 1918 г. в "Вятской правде" публиковалось небольшое сообщение, что на юг Вятской губернии прибыл Первый Московский продовольственный полк - "рабочие московских заводов, в большинстве своем коммунисты". Это были будущие степановцы, которые через месяц поднимут мятеж против власти. В середине 1920-х годов коммунист Мачихин писал о них несколько иначе, притом он приводил точные цифры о численности и вооружении полка, что является очень ценным свидетельством:
«В июне месяце в Уржумский уезд был командирован продовольственный полк, во главе с командиром полка Степановым (старым штабс-капитаном) и комиссаром Хомаком. Нужно отметить, что весь командный состав был пропитан чуждым пролетариату элементом - бывшее офицерство, красноармейская же масса полка была малодисциплинированная (разнузданная), не имела красноармейской дисциплины и пролетарской солидарности. Вооружен полк был винтовками, ручными гранатами и пулеметами. Впоследствии из Вятки была подвезена трехдюймовка.… Полк был размещен следующим образом: штаб полка с главным отрядом расположился вг.Уржуме, т.н. подрывной отряд, во главе с командиром Оленевым - в с.Черемисский Турек, близ Параньги (татарская деревня свыше 4 т. населения), 1 рота в с.Козьмодемьянское во главе с командиром роты Абрамовичем и мелкие отряды по другим волостям. Полк имел до 500 штыков и 40 человек конницы и 16 пулеметов....На момент мятежа у степановцев было: пехоты свыше 500 штыков, 40 человек кавалерии, до 18 пулеметов».
Пока единственное фото степановцев. Предоставлено Малмыжским краеведческим музеем.
Итак, как видим и во время прибытия и на момент восстания степановцы имели численность 500 штыков и 40 конных и поначалу 16 пулеметов и 1 пушку. Позднее к ним добавились еще 2 пулемета. Кроме того, на вооружении были винтовки и гранаты. Все это говорит о том, что из местного вооружения ничего добавлено не было, не считая 2 пулеметов, использовали исключительно свое. Мало того, судя по воспоминаниям, мятежники сами щедро раздавали оружие. Несколько пулеметов было отдано передовым отрядам в другие укрепленные пункты (в Лебяжье увезли 4), таким образом, в Уржуме могло остаться на вооружении не больше 10 пулеметов.
Как известно, после мятежа к мятежникам примкнуло много местных офицеров, что увеличило их численность, но на этот счет, к сожалению, точной цифры пока нет... Можно предположить, что во время мятежа максимальная численность мятежной армии могла составить до 600-700 человек при 18 пулеметах. Насчет конных вопрос туманный, т.к. в боях она не участвовала и поэтому неизвестно, была ли вообще. Правда, в воспоминаниях большевика Мачехина нашел такую фразу: "Проходя по главной улице вниз, перед мной проносятся галопом кавалеристы Степанова по 3 человека, держа винтовку на изготовке, с георгиевскими ленточками на головном уборе…"
Здесь, как видим, упоминаются знаки отличия степановской армии - георгиевская леточка на головном уборе.
Как известно, после мятежа к мятежникам примкнуло много местных офицеров, что увеличило их численность, но на этот счет, к сожалению, точной цифры пока нет... Можно предположить, что во время мятежа максимальная численность мятежной армии могла составить до 600-700 человек при 18 пулеметах. Насчет конных вопрос туманный, т.к. в боях она не участвовала и поэтому неизвестно, была ли вообще. Правда, в воспоминаниях большевика Мачехина нашел такую фразу: "Проходя по главной улице вниз, перед мной проносятся галопом кавалеристы Степанова по 3 человека, держа винтовку на изготовке, с георгиевскими ленточками на головном уборе…"
Здесь, как видим, упоминаются знаки отличия степановской армии - георгиевская леточка на головном уборе.
Несмотря на такую численность, это не спасло мятежников от разгрома ввиду их неорганизованности и пьянства. Кроме того, вооружение было слабоватым против пушек и пулеметов большевиков - винтовки и около десятка пулеметов... Шанса на победу практически не было...
Источник: архив ГАСПИ КО ф.45 оп.1 д. 147
Степановцы пролили и первую кровь. Правда, убитых у них были единицы, в основном суд выносился на волю народа. Первыми расстрелянными стали комиссары Дрелевский и Карелов. Несколько лет назад в районной газете Советского района 1970-х годов удалось найти уникальное воспоминание о том, что незадолго до разгрома степановцев в сторону села Лебяжья была послана разведка из Кукарки. Здесь есть упоминание о таинственном раненом, которого убили степановцы. В Кукарке их ждали и готовились и явно бы не встретили пирогами. Есть кстати легенда, что степановцы все же выслали отряд в Кукарку, но боцман судна оказался сочувствующим большевикам и завел отряд в засаду... Ожидая с нетерпением дорогих гостей, кукарские большевики выслали разведку. Любопытно, что участие в ней принял сам Мальков, известнейший большевик...
...Мальков и Белорукова оделись в крестьянскую одежду. Белорукова имела при себе серп. Разведчики договорились на вопросы отвечать так: Мальков едет из деревни, раположенной недалеко от села Мокино, ищет жненцов, а Белорукова нанимается на работу. Запрягли лошадь, положили в телегу соломы, а под солому винтовку-карабин и отправились в путь.
В Мокино разведчики узнали, что в Лебяжье белогвардейцев много, видимо, они намерены наступать на Кукарку. Узнавали также о зверствах белогвардейцев.
Переночевав в Мокино, разведчики рано утром отправились в Лебяжье. Недалеко от села свернули на дорогу через лесок. На опушке остановились.
Мальков стал кормить лошадей, а Белорукова, отправилась в Лебяжье. Она должна была пройти по селу до пристани, выяснить, есть ли на Вятке пароходы и баржи, предназначенные для наступления на Кукарку, и узнать о численности белогвардейцев.
В Мокино разведчики узнали, что в Лебяжье белогвардейцев много, видимо, они намерены наступать на Кукарку. Узнавали также о зверствах белогвардейцев.
Переночевав в Мокино, разведчики рано утром отправились в Лебяжье. Недалеко от села свернули на дорогу через лесок. На опушке остановились.
Мальков стал кормить лошадей, а Белорукова, отправилась в Лебяжье. Она должна была пройти по селу до пристани, выяснить, есть ли на Вятке пароходы и баржи, предназначенные для наступления на Кукарку, и узнать о численности белогвардейцев.
Время шло, а Белорукова не возвращалась. Вдруг П.Д.Мальков услышал стон. Быстро пошел в лес и метрах в 30 за кустом увидел лежавшего окровавленного человека. Раненый простонал: «Пить». Мальков повернулся и хотел бежать в ближайшую избу за водой, но в это время из-за деревьев вышли двое вооруженных людей. По одежде это были белые офицеры. Один из них крикнул:
- Стой, кто ты такой, зачем здесь?
- Стой, кто ты такой, зачем здесь?
Мальков ответил, что приехал искать жнецов и остановился на опушке покормить лошадь. Белогвардейцы приказали ему идти к лошади, а сами подошли к телеге. Малькова обожгло, как огнем: «Сейчас пошарят под соломой, найдут винтовку, убьют».
Но те не стали смотреть в телеге. Отойдя в сторону, они стали совещаться. Один из белогвардейцев сказал, что надо отвести в лес пойманного и прикончить.
Но в это время из-за поворота показалась Н.Белорукова.увидев белогвардейцев, она поняла, что произошло. Подойдя к Малькову, спокойно спросила: «Дяденька, не жнецов ли ищешь?»
П.Д.Мальков ответил утвердительно и спросил белогвардейцев, можно ли ехать. Один из них крикнул: «Убирайтесь отсюда к чертовой матери!»
Отъехав километра полтора, остановились. Белорукова сообщила, что сумела пройти по селу до пристани. У пристани стоит один буксирный пароход и одна баржа. В селе много солдат, среди них офицеры. На берегу солдаты расположились лагерем.
Но в это время из-за поворота показалась Н.Белорукова.увидев белогвардейцев, она поняла, что произошло. Подойдя к Малькову, спокойно спросила: «Дяденька, не жнецов ли ищешь?»
П.Д.Мальков ответил утвердительно и спросил белогвардейцев, можно ли ехать. Один из них крикнул: «Убирайтесь отсюда к чертовой матери!»
Отъехав километра полтора, остановились. Белорукова сообщила, что сумела пройти по селу до пристани. У пристани стоит один буксирный пароход и одна баржа. В селе много солдат, среди них офицеры. На берегу солдаты расположились лагерем.
Разведчики решили пешком вернуться к раненому и взять его с собой. Но тот был мертв.
Вернувшись в Кукарку, они доложили о результатах разведки.
Вернувшись в Кукарку, они доложили о результатах разведки.
Упоминание о раненом загадочно. После ухода разведчиков, его, похоже прикончили. Кто он был ? Загадка...
Вообще в плане контрразведки у степановцев дело обстояло вообще плохо. Советские разведчики шныряли повсюду, прямо заходили в их штаб, подсчитывали число оружия...
В это же время в Лебяжье прибыл житель Рождественской волости, деревни Быстрово Быстров, недавно дезертировавший с фронта, будущий председатель Красноярского сельсовета. Вот что он вспоминал позднее о том, что увидел:
В это же время в Лебяжье прибыл житель Рождественской волости, деревни Быстрово Быстров, недавно дезертировавший с фронта, будущий председатель Красноярского сельсовета. Вот что он вспоминал позднее о том, что увидел:
«В августе 1918 года мне пришлось ехать в Лебяжье, что бы поговорить с Уржумским уездным советом. Приезжая на почту, мы узнали, что власть в Лебяжье и Уржуме другая. Но я решил все же вызвать Уржум. Оттуда отвечают, что говорить можно позднее.
Пошел я в волисполком узнать, что делается там. Когда подошел к волисполкому, то сторож говорит: «Не ходи, арестуют тебя».
- Пусти, - говорю я ему. Сторож согласился.
Захожу в волисполком. Там несколько человек возились с пулеметами, видать, что пьяные, другие что-то делали с винтовками. Это были солдаты и добровольцы степановской банды. Мне пришлось удалиться. Сторож был хороший, снова пропустил меня, а солдаты, очевидно, и не заметили.
Снова пошел я на почту. Начался разговор с Уржумом. Оттуда телеграфируют: «В Уржуме власть уже другая и у вас в Лебяжье тоже, надеемся, что вы последуете нашему примеру. Сейчас же, даже ночью, мобилизуйте способных носить оружие в возраасте от 15 до 70 лет. Вооружите их винтовками, вилами, топорами и т.д. Ставьте на дороги, на берегу реки заградительные отряды. Задерживайте подозрительных людей, не пропускайте идущие вниз пароходы».
Вот так новая власть! – подумал я. положив телеграмму в карман, сел на лошадь и уехал из Лебяжья…»
Здание бывшей управы в Лебяжье. Ныне районная библиотека. Фото В.Мамаева.
Незадолго до полного разгрома Степанов решает расстрелять в Уржуме всех активных большевиков, всех, кто не успел сбежать - 60 человек. И тут еще раз поражает перемена в людях, когда люди, верой и правдой служившие красным, начинают их избивать и расстреливать....
Большевик Мачехин позднее вспоминал об этих событиях: "Степанов был вполне уверен в успехе своего боевого отряда и надеялся 2 выстрелами разбить красных. Упоенный этими надеждами, в ночь перед боем под Шурмой, он с так называемым Временным правительством южного округа Вятской губернии занялся расстрелом арестованных большевиков. Первая участь дана погибнуть от рук палачей буржуазии тт.Дрелевскому, Нолинскому военному комиссару Карелову и 3му не помню фамилии. Все они трое в час ночи были взяты из тюрьмы, под конвоем для расстрела, но последний благодаря темной ночи и своей удалости сумел дорогой ударить 1 из конвоиру и в суматохе бежал и скрылся, а остальных же 2 постиг зверский расстрел. На следующий день готовились к расстрелу следующие партии и были уже объявлены смертные приговоры, в т.ч. попали тт. Мышкин, Ширяев и другие товарищи; всего к расстрелу намечено было до 60 человек. Товарищи переживали что-то ужасное, ежеминутно ждали вывода для расстрела, каждый стук замка заставлял считать минуты жизни; охрана была пьяная, на просьбы перед смертью повидаться со своей семьей отвечали прикладами. Слабые духом товарищи доходили до слез и потери сознания…" (архив ГАСПИ КО ф. 45 оп.1 д.147 л.15).
Среди ожидавших расстрела было и несколько человек, которые пытались спрятать от степановцев деньги из Уржумского казначейства. Как известно, мятеж начался с того, что в Малмыже Степанов обчистил все местное казначейство. В Уржуме это сделать не получилось. Местные большевики спешно бежали со всей казной. Степановцы послали погоню. Ф.Мачехин вспоминал об этом:
"Конвой с казной выбрал путь неудачный – двинулся на Яранск, о чем предательский элемент крестьянства донес в штаб степановцев; была устроена погоня. При обнаружении погони, наш отряд с ценностями решил скрыться в Бушковских лесах, около с.Кузнецово , но и эта попытка спасти ценности окончилась неудачной; белогвардейцы собрали крестьян из нескольких деревень, окружив лес, пошли цепью - конвой с ценностями был задержан и направлен на расправу в Уржум. Задержанные товарищи за дорогу перенесли все – вплоть до ударов прикладами, некоторых избивали до бессознательного состояния. Все пойманные были посажены в тюрьму до суда (расстрела)..."
"Конвой с казной выбрал путь неудачный – двинулся на Яранск, о чем предательский элемент крестьянства донес в штаб степановцев; была устроена погоня. При обнаружении погони, наш отряд с ценностями решил скрыться в Бушковских лесах, около с.Кузнецово , но и эта попытка спасти ценности окончилась неудачной; белогвардейцы собрали крестьян из нескольких деревень, окружив лес, пошли цепью - конвой с ценностями был задержан и направлен на расправу в Уржум. Задержанные товарищи за дорогу перенесли все – вплоть до ударов прикладами, некоторых избивали до бессознательного состояния. Все пойманные были посажены в тюрьму до суда (расстрела)..."
Разгром Степанова спас этих людей от гибели. При этом бывшие узники стали палачами и превзошли своих конвоиров по злобе и жестокости во время "красного террора"...
Латышские стрелки в Уржумском уезде
1918 г. Степановский мятеж
Слово о степановском мятеже
К концу лета 1918 года положение молодого советского государства стало, мягко говоря угрожающим, когда судьба его висела на волоске. Со всех сторон совдепия, государство созданное верными ставленниками американских банковских кругов, оказалась окруженной кольцом фронтов. Народное терпение властью комиссаров, которые творили что хотели над бесправным населением, особенно в части продразверсток и бессудных расстрелов, иссякло. Ограбленному и униженному бандами продотрядовцев из интернационалистовмужику не оставалось ничего другого как браться за оружие или искать защиты со стороны. Внутри самого государства Ленина и Троцкого, крепко державших подвластный им народ за горло, вспыхивали десятки народных мятежей. В Вятско-Камском регионе самыми известными стали восстания в Уржуме, Царево-Кокшайске и Ижевске, которые в свою очередь провоцировали собой десятки мелких очагов народных мятежей против ненавистного комиссародержавия. Все они были жестоко подавлены Красной армией, состоявшей из чуждых русскому народу элементов – интернационалистов, бандитов, других наемников, готовых за американские деньги, щедро сыпавшиеся им из закромов Совнаркома, мать родную убить.Разумеется воевали в армии большевиков те же рабочие и крестьяне, но не за идею, а под страхом смертной казни себя и своих близких. Вперед их гнали те же интернационалисты-наемники. После подавления мятежей, по очагам восстания катком прошелся знаменитый «красный террор», уничтоживший тысячи честных и невинных людей, ненавидевших уголовный режим совдепии. Правда, эта чрезвычайная мера плохо помогла последнему : и после окончания подобной тотальной зачистки, страну по-прежнему сотрясают народные восстания, усмирить который помог только великий голод, созданный Советами.
В августе 1918 г. на юге Вятской губернии вспыхнул т.н. Степановский мятеж, просуществовавший 2 недели. Поднял его Первый московский продовольственный полк под предводительством бывшего царского офицера А.А.Степанова. Состав полка был довольно разношерстным : здесь были и бывшие офицеры, и анархисты, и, скорее всего, наемники-интернационалисты. До мятежа полк, прибывший в Вятскую губернию в июне-месяце, исправно грабил крестьян, отбирая у них излишки зерна. При этом солдаты всячески издевались над населением. Произошло несколько вооруженных стычек с крестьянством. Куда девалось зерно, отобранное у крестьян – вопрос туманный. Конечно, отнюдь не в «голодающие столицы». Скорее всего, распределялось руководством полка на его усмотрение. Свидетельством этому служит факт, что во второй половине июля комиссар полка Хомак запретил вывоз зерна куда-либо и установил свои цены на него, наплевав на строжайшие приказы из Москвы. Москве до них было далеко и можно было творить, что угодно. Возникла т.н. диктатура Хомака. У Хомака была своя армия, он устанавливал свои цены на хлеб и сделался благодаря этому как бы самостийным повелителем в Уржумском уезде. На Украине таких вождей с армиями называли «батьками». Правда, официально советскую власть он не посмел отвергать.
Власть хлебного диктатора продолжалась недолго. В то время в Поволжье вспыхнул мятеж чешского корпуса. Из Москвы пришла строжайшая директива в полк отправляться ему на фронт в полном составе. Продотрядовцам, уже привыкшим к вольной жизни в тылу, такая перспектива не улыбалась, тем более в те дни еще было очень неизвестно, чья возьмет. Идти воевать за подыхающий режим никому не хотелось. Правда, в самом полку был представитель советской власти – Хомак, который мог предпринять такую глупость. Вопрос решил командир отряда Степанов. Он расстрелял комиссара и официально порвал с советской власти. Все, шабаш, отныне они свободные граждане и в праве сами решать, за кого воевать! В полк начали стекаться все недовольные советской властью – офицеры, юнкера, реалисты, эсеры, кадеты, крестьяне. Прибыли в него и трое управляющих Уржумским уездом при Временном правительстве – комиссары Депрейс, Березинский, делегат Учредительного собрания Торопов. Просто поразительно, что все они оказались к этому времени живы и не стали жертвами бессудных расстрелов, как в других местах России. На короткий срок они снова оказались вершителями людских судеб, на этот раз став во главе учрежденного Временного правительства южного округа. Правительство\приняло чисто эсеровскую окраску со всеми проектами этой партии (как известно, лозунг о земле большевики украли у эсеров), близкими к крестьянству. Лозунг его гласил : «Советская власть без коммунистов». Такие лозунги украшали борта степановских пароходов. Какие планы и проекты реформвыдвигало степановское правительство, к сожалению, пока не известно. Можно только предполагать, что мятежный полк мог иметь связь с КОМУЧем, Архангельском, захваченным белой армией с помощью интервентов, аналогичными мятежами в Ижевске, Яранске, Санчурске и Царево-Кокшайске. В Царево-Кокшайске власть также оказалась в руках партии эсеров. В Яранске вспыхнул мятеж офицеров. Здесь с надеждой ждали степановцев.
При слабой советской власти (представители ее либо дали деру либо пассивно сдали ключи правления) и народной поддержке степановцы при своей малочисленности быстро устанавливают власть в трех уездах – Уржумском, Малмыжском и Нолинском. Достоверно известно, что в планах был захват г.Котельнича с железнодорожным мостом и дальнейшее соединение с Архангельском. По отношению к бывшим представителям советской власти и управления на местах степановцы оказались настоящими демократами – все решалось на народных сходах. Вооруженный инцидент произошел только в г.Нолинске. Местные коммунисты особенно зверствовали здесь над крестьянским населением. Чекиста Жидялиса даже в кругах советской власти называли бандитом. На свое счастье он теперь был далеко от Нолинска.Степановцы вступили в город тихо ночью, и коммунисты не успели сбежать. Они знали, что пощады им не будет, заперлись в здании исполкома и открыли огонь по пришельцам. Степановцы подожгли здание и взяли всех живьем. Руководитель нолинских большевиков Андрей Вихаревпереоделся в женское платье и пытался бежать, но был пойман и растерзан населением. Тело его изрубили на куски и бросили в реку. Остальные были отравлены в тюрьму до решения народного схода. В советское время раздули миф, что все они погибли в горящем здании. Что самое смешное, в городе до сих пор стоит памятник «погибшим».
Эмиссары степановского правительства побывали во многих волостях Уржумскогоуезда, устанавливая свою власть. Но не везде. В Кокшинской волости они, по всей видимости, не были, иначе бы местный коммунист М.Шамовв своих мемуарах непременно вспомнил о них, как работник волисполкома. Выходит, Кокшинской волости мятеж не коснулся. Известно только, что к мятежникам присоединился бывший учитель Лажской школы Аристарх Сгибнев, имевший чин прапорщика и, видимо, после разгрома мятежа ушел вместе с отрядом Степанова. В начале 1919 г. имя его публиковалось на страницах Уржумской уездной газеты в списке розыскиваемых офицеров, имевших отношение к мятежу.
Власть мятежников была очень недолгой, да и не везде они встречали понимание со стороны крестьянства. Многие были одурачены большевисткими декретами и встречали эмиссаров нового правительства с оружием в руках. Так было в с.ТоктайбелякУржумского уезда, где местный комбед вооружил крестьян и бросил их на отряд степановцев. Впрочем, в последующие годы они крепко пожалеют об этом и повернут оружие уже против советской власти. Советская власть приняла все меры для скорейшего подавления мятежа. Из Вятки были направлены несколько пароходов с красноармейцами-интернацистами и несколько канонерок из Вятских полян. Разгромить мятежников удалось без труда. Первый населенный пункт на пути следования пароходов из Вятки, захваченныйстепановцами – Лебяжье, был захвачен с ходу, несмотря на его удобное возвышенное расположение над р.Вяткой. Накануне часовые обстреляли подозрительный пароход, повернувший назад, и не удосужились даже проверить, ушел ли он и что это был за пароход. Пароход же притаился за ближайшим мыском. Утром, накануне нападения все степановцы в Лебяжье были либо пьяные, либо сонные. Спали даже часовые. У одного часового красные, подойдя вплотную, просто отобрали винтовку. Он спал так крепко, даже не слышал боя. После короткой перестрелки, степановцы в панике драпанули в прибрежные кусты. Красные решили попробовать привезенные с собой пушки и грохнули из них по реке. Из прибрежных кустов сразу показались лодки со степановцами, направлявшиеся прочь от берега. Все они были разбиты канонадой в щепки. Эти же пушки были использованы при взятии Нолинска. Здесь боя не было.Степановский отряд покинул город. Бежали мятежники и из Уржума. Серьезное сражение произошло только в с.Шурма, на краю Уржумскогоуезда. Сражение было неравным, т.к. на стороне красных был численный перевес и бронированные канонерки. Так был подавлен степановский мятеж. Остатки отряда вместо своими лидерами Степановым, Березинским и Депрейсом ушли в г.Казань. Позднее сам Степанов погиб под г.Чебоксары, а его бойцы воевали в армии Колчака. В отношении пленных красные не церемонились, как степановцы. Сразу в расход. Так было в с. Лебяжье. Все пленные здесь были сразу расстреляны бессудно у стен церкви. Потом выловили еще нескольких офицеров в соседних деревнях. Их тоже расстреляли, прямо на месте.
Одним из участников степановского мятежа был житель с.ЛажКокшинской волости Андрей Иванович Лобанов. Участником он стал невольным, т.к. являлся служащим Уржумской почтово-телеграфной конторы, выполнял свою работу по долгу службы, вне зависимости от политической окраски. За это и был расстрелян во время «красного террора». В этом смысле судьба его является примечательной и хотелось бы рассказать о ней особо. О жизни его известно мало. Даже его следственное дело с несколькими справочками и тремя фотографиями мало проливает свет на нее. Известно, что в селе он имел большой дом, 2 мельницы и 200 десятин земли, которые обрабатывались трудом наемных рабочих. Участвовал в двух войнах – Русско-Японской и Германской, о чем свидетельствовали три фотографии его фронтовых друзей, позднее изъятые чекистами при обыске и пришитые к «делу». В 1916 г. Андрей Иванович был демобилизован и вернулся в родные края, о чем свидетельствуют 2 справки за 1916 г. – «Реестр живого инвентаря» с перечислением трех лошадей по кличке Лысый, Лира и Бурый, и «Книга поденных рабочих».
Точно неизвестно, когда А.И.Лобанов стал работать на Уржумской почтово-телеграфной конторе, но в советское время он был на хорошем счету, даже посылался на Съезд делегатов почтово-телеграфных служащих. Об этом свидетельствует следующее Удостоверение от 29 июля 1918 г., подписанное самим губернским комиссаром :
«Предъявителю сего почтово-телеграфному служащему Уржумской почтово-телеграфной конторы Андрею Иванову Лобанову, возвращающемуся к месту служения с Съезда делегатов почтово-телеграфных служащих, Коллегия почт и телеграфа Вятской губернии просит администрацию Волго-Вятского пароходства и советской власти оказать возможное содействие к беспрепятственному следованию к месту служения и тем дать ему возможность своевременно явиться на службу».
Бумага эта была написана незадолго до драматических событий, развернувшихся в Уржумском уезде в августе 1918 г. Степановцы, захватывавшие населенные пункты, активно пользовались телеграфом. Так было и в Уржуме и в Лебяжье. Известно, что в те дни в Лебяжье житель соседней Рождественской волости и будущий ее председатель В.Быстров, зайдя на почту, связался с Уржумом, чтобы выяснить положение дел, и получил телеграмму следующего содержания : «В Уржуме власть уже другая и у вас в Лебяжье тоже, надеемся, что вы последуете нашему примеру. Сейчас же, даже ночью, мобилизуйте способных носить оружие в возрасте от 15 до 70 лет. Вооружите их винтовками, вилами, топорами и т.д. Ставьте на дороги, по берегу реки заградительные отряды. Задерживайте подозрительных людей, не пропускайте идущие вниз пароходы». Быстров никому не показал эту телеграмму, просто положил ее в карман и ушел.
Так Андрей Иванович, хотел он того или нет, стал участником мятежа. По законам военного времени за это полагалось только одно наказание – расстрел. Прекрасно понимая, что за соучастие в мятеже его ждет, он после разгрома степановцев ушел из Уржума вместе с ними и оказался в Казани, занятой тогда белочехами. Вместе с ним скрылось еще 9 человек служащих Уржумской почтово-телеграфной конторы во главе с заведующим. Степановцы оставили Уржум 20 августа, а 27 августа 1918 г. в газете «Известия Вятского губернского исполнительного комитета» печаталось объявление о розыске служащих Уржумской почтово-телеграфной конторы, перечисленных поименно, с тем, чтобы «порозыске представить их в штаб командира Вятского района». Представить, разумеется, не для разговора по душам. Примечательно, что фамилия Лобанова среди них не упоминалась…
Вскоре белые были разбиты и в Казани, город был взят красными и буквально залит ими кровью невинных. Андрею Ивановичу вновь удалось спастись от расправы. Белые вновь отступали, на этот раз на Урал и в Сибирь. Уезжать куда-то в неизвестные края Лобанову не улыбалось и он решает вернуться домой, в Лаж, где у него оставалась семья и большой уютный дом. Возможно, как многие тогда, он надеялся по наивности, что все забудется и простится за прошествием долгого времени. Но не такие были советские чекисты. Эти профессиональные палачи работали отлаженно, ничего не забывали и ничего не прощали.
Осенью в Лаж нагрянули чекисты. В стране вовсю разгорался «красный террор», когда людей хватали за малейшее подозрение в контрреволюции и после недолгого фиктивного следствия обычно расстреливали. Никакой системы в ведении террора не было вообще, в нем действовало два главных фактора – контрреволюционеров арестовывали по определенной разнарядке (без разницы виновен или нет) и за деньги, когда за каждого убитого советская власть щедро платила. В то время каждый чекист был миллионером благодаря такой хорошо оплачиваемой работе. Поэтому нужды в ведении следствия не было вообще. Зачем нужно следствие, если людей арестовывают без всякого повода ? Следствие велось чисто формально, на очень примитивном уровне и обычно в вину обвиняемому вменялось все что угодно, все, что взбредет в голову следователю. Так были расстреляны, например, два священника с.Лебяжья, вся вина которых свелась к тому, что они якобы ушли из села вместе со степановцами. И тут на поверку всплывают вещи, прямо противоположные обвинению : во-первых, они уехали из Лебяжья еще до разгрома степановцев и прихода туда красных, а во вторых, никто из степановцев не ушел из Лебяжья – они все были перебиты в ожесточенном бою, а остальные расстреляны у стен церкви. Выходило, что обвинение липовое. И все же священников расстреляли. По разнорядке.
Был арестован и Лобанов. В его доме при обыске были найдены и изъяты 2 упомянутых документа и три фотографии. 200 гектар земли, 3 лошади, 2 мельницы, нанимал рабочих. Эксплуататор! Это уже вина. Видимо, Лобанов пытался оправдываться, что он посылался в Казань обществом и ссылался на бедность, что вытекает из нижеприведенного документа. Это отрицали крестьяне и батраки соседних деревень, когда-то работавшие на Лобанова и, видимо, питавшие зависть к владельцу самого большого дома вЛажу и огромного участка земли.
Следствия практически не велось, не сохранилось ни одной бумажки – ни одного ордера, ни одного протокола допроса, ничего! Лишь 11 ноября 1918 г. следователь уездной ЧК вынес расстрельное постановление :
«Производил следствие по делу гр. Лобанова Андрея Ивановича по обвинению его в Белогвардейском движении, при чем оказалось что гр. Лобанов действительно примкнул к белогвардейцам, при появлении таковых. (В) Казан он уехал вместе с ними и поступил там на службу, после занятия Казан советскими войсками гр. Лобанов уехал из Казани и приехал обратно село Лаж с целью скрыться от наказания. Обществом он не был послан Казан эта ложь что и подтверждает местные крестьяне окрестных деревень. Кроме этого занимался эксплуатацией. Содержал 2 мельницы и около 200 десятин земли. Так что это является ложь что он бедность. Заключаю, что он является вредным для советской власти и окружным путем идет против советов
А потому постановил Лобанова Андрея Ивановича расстрелять».
В народе рассказывают, расстреляли Лобанова недалеко от родных мест, возле тракта, причем палачи цинично заставили ему выкопать могилу самому. А на следующий день… пришла бумага с отменой приговора. В деле А.И.Лобанова такого документа нет, да и не было, скорее всего. Можно, правда, предположить, за Лобанова мог кто-то заступиться из сильных мира сего, как это произошло в случае со священником с.Шурма Михаилом Романовым, но опоздал. Так закончил свою жизнь этот человек. Виной его стало то, что он имел больше, чем другие и то, что честно выполнял свой служебный долг.
В 1919 г. наученные горьким опытом коммунисты издали постановление о добровольной сдаче оружия населением. В противном случае его владельцев ждали крупные неприятности, вплоть до расстрела. 13 января состоялся волостной съезд комитетов бедноты Кокшинской волости, на который прибыли два военных комиссара с одинаковой фамилией Лаптевы ; судя по фамилии – скорее всего, лажские уроженцы. На съезде бедняки, несмотря на протесты зажиточных крестьян, выразили солидарность новому советскому постановлению и вынесли свое :«Мы, бедняки Кокшинской волости, заслушав доклады военных комиссаров товарищей П.Г.Лаптева и А.Е.Лаптева о сдаче оружия, обязуемся узнавать, что если у кого-либо имеется оружие, донести до сведения военного комиссариата, сознавая, что оружие на фронте для защиты трудового народа от хищников капиталистов всех стран мы обязуемся оказывать всякое содействие в получении оружия от населения. Да здравствует вооруженная Красная армия, укрепляющая власть бедноты».
Постановление, впрочем, мало помогло. В том же году полыхнуло мощное крестьянское восстание в Байсе, был убит жестокий комиссар Груздовский, грабивший крестьян. Неравная народная война с властью большевиков продолжалась…
Степановский мятеж
Материал из энциклопедии "Вики-Поляны"
Получив телеграмму, командование полка тут же затеяло переписку с губернским центром по поводу денежного и вещевого довольствия, платы за использование телег и лошадей. В одной из телеграмм даже говорилось, что если полку не будет выдано денег, то командование полка возьмет их силой оружия из Малмыжского казначейства.
Тем не менее, на следующий день, 7 августа, безо всякого «грабежа» деньги полку (2 456 000 рублей) Малмыжским казначейством были-таки выданы. Кстати, не выдавали их малмыжские казначеи продполку не по собственной инициативе, а по велению заворовавшегося губисполкома, как это вскрылось чуть позже.[1] В получении денег расписались начальник штаба Отрежко, комиссар полка Натапов и военрук Анатолий Ананьевич Степанов.
8 августа 1918 г. к пристани Горки подошел пароход «Победоносец» с тремя баржами, на которых разместилась часть продовольственного полка под командованием Степанова. Начальник штаба полка Отрежко находился в Малмыже, а комиссар Натапов выехал в Вятские Поляны еще в день получения денег, 7 августа, для организации размещения полка.
Однако, уже находясь в пути, Степанов отправляет в губернский город Вятку телеграмму о том, что направляется в город Котельнич с хлебом, который он вывозит из Уржумского уезда в связи с наступлением белых, а вместо этого с отрядом высаживается в Цепочкино, откуда переходит в Уржум. Пробыв там два дня, он объявляет свой отряд частью армии Комуча и выходит с ним из Уржума в сторону Казани.
Дальнейшие события, происходившие с 10 по 20 августа 1918 года в Малмыжском и Уржумском уездах, стали следствием неразберихи и паники, вызванной развалом фронта, началом Ижевско-Воткинского восстания, борьбы за власть, ну и воровства в органах управления Вятской губернии.
14 августа 1918 г. части Московского продовольственного полка, находившиеся в селе Калинино, были разоружены Полком имени Володарского. Тогда же, 13–14 августа, прибывший из Вятки дознаватель провёл следствие, в результате которого весь командный состав полка был арестован, Отрежко и Натапов расстреляны, а деньги Малмыжского казначейства возвращены обратно. Недостача составила лишь 25 тысяч рублей, о чём имеется соответствующий документ.
По приказу Г.М. Зусмановича, военного руководителя Вятско-Полянского оборонительного района и коменданта города Малмыжа, Отрешко был похоронен с воинскими почестями на центральной площади Малмыжа, на могиле установлена ограда и сделана надпись: «Здесь покоится прах невинно погибшего начальника 1 продовольственной дивизии т. Отрешко».
Степанов Анатолий Ананьевич : бывший капитан царской армии. Прибыл в Вятскую губернию во главе Первого Московского продполка. Организатор крупнейшего мятежа на юге Вятской губернии и правительства т.н. Южного округа. По некоторым данным, был ранен в Шурме, но лошадь под ним уцелела и он с остатками отряда ушел в Казань.
Хомак Василий Григорьевич : политический комиссар продотряда, большевик. «До мировой войны учился на Украине по коммерческой части. Призван в армию, ранен и Советами был послан заготавливать хлеб. Высокий и бравый, в синих галифе, из-под фуражки смоляной чуб» (А. Филев «Живое – живым»). Хомак начал формировать полк в Москве и как комиссар был послан в начале июня 1918 г. с передовой частью в Вятку. После своей диктатуры расстрелян Степановым.
Отрешко : помощник Степанова и Хомака. Прибыл из центра в уезд 1 июля, облеченный широкими полномочиями вместе с Натаповым и Мутускиным. После расстрела Хомака назначен старшим начальником штаба. Расстрелян ревкомом Малмыжа.
Натапов : прибыл из центра в уезд 1 июля, облеченный широкими полномочиями вместе с Мутускиным и Отрешко. После расстрела Отрешки стал начальником штаба.
Мутускин : прибыл из центра в уезд 1 июля, облеченный широкими полномочиями вместе с Натаповым и Отрешко.
Степановскому мятежу–95 лет
(главы из книги «Православная жизнь Уржумского уезда с 1918 по 1929 гг.»)
«….А на углу стоит старуха и, согнувшись, плачет так горько, что я невольно приостанавливаюсь и начинаю утешать, успокаивать.
Я бормочу: – «Ну будет, будет, Бог с тобой» – спрашиваю: – «Родня, верно, покойник-то?»
А старуха хочет передохнуть, одолеть слезы и наконец с трудом выговаривает:
— Нет... Чужой... Завидую…
И. Бунин "Окаянные дни".
Я бормочу: – «Ну будет, будет, Бог с тобой» – спрашиваю: – «Родня, верно, покойник-то?»
А старуха хочет передохнуть, одолеть слезы и наконец с трудом выговаривает:
— Нет... Чужой... Завидую…
И. Бунин "Окаянные дни".
1. Мятеж
8 августа исполнятся ровно 95 лет со дня т.н. Степановского мятежа – первого и самого крупного антисоветского восстания на юге Вятской земли, которое затронуло и наш Лебяжский край. Как известно, в Лебяжье мятежники пребывали с 11 по 18 августа 1918 года. Восстание охватило Уржум, Лебяжье, Нолинск и часть будущей марийской республики при слабом сопротивлении местных властей. Далее степановцы планировали захват Кукарки, Яранска и Котельнича, соединиться с английскими интервентами в Архангельске и с наступавшим с Урала Колчаком. Поддерживали их восставшие рабочие Ижевского завода и КОМУЧ – эсеровское государство на средней Волге, возникшее на белочешских штыках.Обстановка в стране, оказавшейся под пятой незаконной власти большевиков, обострялась. Беспредел власти усиливался, росло и народное недовольство. Расстрел демонстрации в Петербурге, собравшейся 5 января 1818 года в поддержку всероссийского Учредительного собрания, положил начало братоубийственной Гражданской войне. Великая мечта вождя социалистической революции – «превратим империалистическую войну в гражданскую» - наконец была претворена в жизнь. Большевики, чтобы удержать власть, залили несчастную, некогда великую страну, реками крови. Впрочем, незаконные и бессудные убийства были начаты ими задолго до этого, сразу после прихода к власти. Только полицейских, ранее верно служивших государству Российскому, было убито по стране до 70 тысяч! Судьбы тысячи вятских людей, пропавших без следа в эти годы, неизвестны до сих пор и видимо никогда не будут известны – если убивали их без следствия и суда, только за принадлежность к имущему классу или определенному сословию, не заводились и «дела», да и некому их было «шить» - Вятская ЧК еще только создавалась.Печальным примером этого был елабужский протоиерей Павел Дернов. 14 февраля 1918 г. полтора десятка красноармейцев ворвались в дом о. Павла и арестовали его с тремя сыновьями, а ночью батюшку расстреляли ; есть версия, что его закололи штыками. Потом расстреляли и всех троих сыновей Дерновых, после того как один из них, узнав о гибели отца, назвал, и вполне справедливо, красноармейцев «душегубами». 31 марта на заупокойной литургии и панихиде святейший Патриарх Тихон поминал протоирея Павла и детей его среди других «рабов Божьих, за веру и Церковь Православную убиенных». А сколько таких людей было вообще, убитых без суда и следствия? Вот как состоялась бессудная казнь в Верхосунской волости Нолинского уезда. Очевидица вспоминает: «Я была ребенком, так плохо помню, но рассказывали, что собрали в с. Верхосунье митинг. Коммунист вышел на трибуну, а старики набрали камней и стали бросать в него. Их сразу стали ловить. Одного поймали, его Микола звали, яму вырыли и тут же закопали. Повострей кто был – так убежали1». В архивах г. Кирова сохранились единичные дела расстрелянных, и то в основном за вторую половину 1918 г.; в это время вятские «чрезвычайки» кое-как наладили делопроизводство, хотя следствие велось на прежнем примитивном уровне: есть донос – в расход!
К концу лета 1918 г. положение молодого советского государства, оказавшегося в кольце фронтов, стало угрожающим. Казалось, вот-вот, и рухнет власть большевиков, висевшая на волоске. Неспокойно было и вокруг Вятской земли. На севере, со стороны Архангельска появились английские интервенты; хотя они и были заинтересованы в основном в охране своих военных складов, оставшихся после Первой мировой войны, а не в участии в общероссийской усобице, но все же представляли из себя серьезную военную силу. Южнее, на Волге вспыхнул «белочешский» мятеж, когда восставшие чехи захватили Казань и Самару и при их помощи возникло эсеровское государство КОМУЧ. С востока на Урал напирали войска адмирала Колчака.
В самой Вятской губернии летом 1918 года вспыхивают десятки крестьянских мятежей по всей ее обширной территории, поводом к чему становились грабительская политика большевиков и беспредел «чрезвычаек»; еще до введения «красного террора» чекисты издевались во всю над бесправным населением. Даже те крестьяне, которые в начале 1918 г. приветствовали, советскую власть, теперь были недовольны ею. Доведенные до отчаяния они были готовы на все, и пощады продотрядовцам не было. Например, в Яранском уезде на отряд продотрядовцев из 100 человек напала «громадная толпа, вооруженная кольями, железными тростями и огнестрельным оружием2». 2 августа 1918 г. в Бисеровской волости Глазовского уезда командир продовольственной дружины 23-летний А.И. Соболев был закопан заживо в землю3. Примкнуть к восставшим крестьянам с оружием в руках были согласны и многие «бывшие», униженные и ограбленные новой властью. Самыми мощными стали восстания в Ижевске и Воткинске, где против «рабоче-крестьянской власти» поднялись сами рабочие, возмущенные бессудными убийствами и беспощадной эксплуатацией их труда. Неожиданно для всех поднял мятеж против Советов на юге губернии и продовольственный полк под командованием А. Степанова, присланный туда из Москвы в июле 1918 г.
Красный обоз около с. Петровское Уржумского уезда с отобранным у крестьян хлебом.
Обычно этот хлеб сжигался или гнил на складах. Изымался он с целью лишить крестьянина излишков и сделать его покорным власти.
Мотивы мятежа до сих пор неясны. По версии уржумского краеведа С. Пушкина, причиной мятежа стала разнузданная диктатура комиссара продполка Хомака, который установил свои цены на хлеб и запретил вывозить его сепаратно, наплевав на директивы Центра4. Степанов расстрелял его и покончил с советской властью. Еще одной причиной было то, что штаб второй армии Восточного фронта отдал продполку категорический приказ топать на фронт бить белочехов. Восставшие белочехи представляли из себя серьезную военную силу, и идти воевать с ними за утопические большевисткие идеи продотрядовцам было мало желания, тем более, дальнейшая перспектива дел на Восточном фронте была довольно туманной, т.к. советская власть в Поволжье и в Предуралье стремительно теряла свои позиции. Проще было перейти на сторону мятежников…
Мятеж начался 8 августа в Малмыже, где Степанов со своими бойцами зашел в местное казначейство и, грозно бряцая оружием, вынес отсюда 500 тысяч рублей. Также было изъято 200 тысяч рублей в продотделе Малмыжского уисполкома. После этого степановцы вошли в Уржум и легко заняли его при поддержке местных эсеров и бывших офицеров. Лидеры эсеров прибыли в мятежный полк во главе со своим руководителем Видягиным и бывшим начальником уезда Березинским, безоговорочно поддержавшие мятеж. Целью мятежа было провозглашено свержение власти большевиков и созыв всенародного Учредительного собрания, что было главным лозунгом и в КОМУЧе, но степановцы не отменяли советскую власть как таковую, понимая, что у нее много сторонников (кроме того, в продполку было много анархистов), а только диктатуру партии большевиков. Не случайно, лозунги на пароходах мятежников гласили: «Советская власть без коммунистов».
Степанов объявил свой полк передовым отрядом народной армии и создал в уездном Уржуме т.н. правительство Южного округа. Березинским было написано воззвание к интеллигенции и остальному бывшему офицерству, проживающему на территории Уржумского уезда, которые тут же начали стекаться в полк под знамена нового правительства.
Поддержали мятежный полк с его идеей созыва Учредительного собрания также крестьянство, интеллигенция и духовенство, вдоволь уже нахлебавшиеся советской власти. Сыновья некоторых священников даже вступили в ряды восставших. Так в с. Лебяжье к степановцам присоединились сыновья почившего священника Загарского Николай и Александр, в с. Сернуре – сыновья священника Феодора Егорова, Константин (будущий художник) и Иван. После разгрома мятежа им всем удастся уцелеть, и позднее они будут воевать в армии Колчака5. Николай Загарский после окончания Гражданской войны даже вернулся на Вятку и много лет работал в Областной научной библиотеке имени Герцена.
Степановское восстание быстро охватило при поддержке крестьян, и слабом сопротивлении местных Советов большую часть Вятского юга. В большинстве волостей советские работники бесприкословно просто передавали власть в бразды правления мятежников, и только в отдельных местах, как в Нолинске, оказали вооруженное сопротивление. В основном последнее происходило там, где их вина перед населением была слишком высока.
В воскресение 11 августа добровольно «сдал» село Лебяжье с его пристанью и высоким мысом Городище, выступавшим над Вяткой, председатель лебяжского волисполкома Шерстенников, который не поленился съездить в Уржум и привести с собой десяток степановцев с 4 пулеметами6. В Лебяжье, по воспоминаниям очевидцев, степановцы застали на пристани пароход с красноармейцами и посадили их до решения народного суда в «кутузку» (по другим данным, всех расстреляли). В местном совете они застали врасплох местного военного комиссара и жестоко избили его, после чего тот скрылся и прятался в окрестностях Лебяжья до прихода красноармейцев.
Мятеж начался 8 августа в Малмыже, где Степанов со своими бойцами зашел в местное казначейство и, грозно бряцая оружием, вынес отсюда 500 тысяч рублей. Также было изъято 200 тысяч рублей в продотделе Малмыжского уисполкома. После этого степановцы вошли в Уржум и легко заняли его при поддержке местных эсеров и бывших офицеров. Лидеры эсеров прибыли в мятежный полк во главе со своим руководителем Видягиным и бывшим начальником уезда Березинским, безоговорочно поддержавшие мятеж. Целью мятежа было провозглашено свержение власти большевиков и созыв всенародного Учредительного собрания, что было главным лозунгом и в КОМУЧе, но степановцы не отменяли советскую власть как таковую, понимая, что у нее много сторонников (кроме того, в продполку было много анархистов), а только диктатуру партии большевиков. Не случайно, лозунги на пароходах мятежников гласили: «Советская власть без коммунистов».
Степанов объявил свой полк передовым отрядом народной армии и создал в уездном Уржуме т.н. правительство Южного округа. Березинским было написано воззвание к интеллигенции и остальному бывшему офицерству, проживающему на территории Уржумского уезда, которые тут же начали стекаться в полк под знамена нового правительства.
Поддержали мятежный полк с его идеей созыва Учредительного собрания также крестьянство, интеллигенция и духовенство, вдоволь уже нахлебавшиеся советской власти. Сыновья некоторых священников даже вступили в ряды восставших. Так в с. Лебяжье к степановцам присоединились сыновья почившего священника Загарского Николай и Александр, в с. Сернуре – сыновья священника Феодора Егорова, Константин (будущий художник) и Иван. После разгрома мятежа им всем удастся уцелеть, и позднее они будут воевать в армии Колчака5. Николай Загарский после окончания Гражданской войны даже вернулся на Вятку и много лет работал в Областной научной библиотеке имени Герцена.
Степановское восстание быстро охватило при поддержке крестьян, и слабом сопротивлении местных Советов большую часть Вятского юга. В большинстве волостей советские работники бесприкословно просто передавали власть в бразды правления мятежников, и только в отдельных местах, как в Нолинске, оказали вооруженное сопротивление. В основном последнее происходило там, где их вина перед населением была слишком высока.
В воскресение 11 августа добровольно «сдал» село Лебяжье с его пристанью и высоким мысом Городище, выступавшим над Вяткой, председатель лебяжского волисполкома Шерстенников, который не поленился съездить в Уржум и привести с собой десяток степановцев с 4 пулеметами6. В Лебяжье, по воспоминаниям очевидцев, степановцы застали на пристани пароход с красноармейцами и посадили их до решения народного суда в «кутузку» (по другим данным, всех расстреляли). В местном совете они застали врасплох местного военного комиссара и жестоко избили его, после чего тот скрылся и прятался в окрестностях Лебяжья до прихода красноармейцев.
С. Лебяжье. Дореволюционное фото.
Здесь, как и в других местах, степановцы собрали народ на сход, агитируя за свою власть и призывая вступить в их отряд. Позднее очевидец вспоминал: «… Лебяжане стояли, понурившись, переминаясь с ноги на ногу. Оратор разливался соловьем, сулил всякие блага. Но призывы его так и повисли в воздухе. Желание вступить в банду изъявили лишь несколько богатеев да пропойцев. Остальные молчали, не трогались с места. Только когда степановцы что называется «с ножом приступили к горлу», какой-то дед дипломатично высказался: «Мы что, мы ничего, как Елькино порешит7…». Так и постановил сход. Выбор пал на дальнюю деревню Елькино соседней Рождественской волости т.к. тамошние мужики слыли очень мудрыми да и в Совете там люди сидели посерьезнее, чем в лебяжском. Туда послали 2 степановцев и 2 лебяжан, которым дойти до деревни было не суждено.
Лебяжане боялись высказываться, возможно уже понимавшие, что советская власть – власть серьезная, скорая на расправу, поэтому в отряд вступило только 3 человека из числа «зажиточных» селян, которые считали, что советская власть ничего не дала и нужно новую власть, которую провозглашали степановцы. Также считали и сельские крестьяне (в Елькино состоялся такой же сход). Известно, что один из лебяжских священников придерживался либерального мнения, утверждая, что «он не против советской власти, но его возмущает приход к власти лодырей и пьяниц». За эти смелые слова он поплатился жизнью8.
По прибытии в Лебяжье, степановцы сразу стали укреплять свои новые позиции, расставлять пулеметы: один поставили на обрывистом Городище для обстрела реки, другой на пристани, третий втащили на второй этаж здания бывшей волостной управы и просунули его ствол в окно, выходящее на площадь. Еще один пулемет степановцы, как утверждали красные после захвата села, разместили на колокольне церкви, причем зашли туда, видимо, без ведома служителей церкви; был воскресный день и в его суматохе нетрудно было подняться на колокольню незаметно (в Лебяжской церкви вход на колокольню был из притвора). Священники о находившемся на колокольне пулемете, судя по протоколам их допросов, узнали только после изгнания степановцев.
Единственным, кто мог знать об этом, был звонарь церкви Егор Хохлов. В протоколе своего допроса он рассказывал, что воскресным вечером того дня, когда в Лебяжье прибыли степановцы, он пришел в церковь запирать колокольню9. Поднявшись туда, он увидел там двух солдат, которые не дали ему запереть колокольню; пулемета там не было. По его словам, они стояли там все время во время пребывания в селе, видимо, используя колокольню как дозорный пост. Был ли там пулемет, Хохлов не знал, т.к. степановцы туда никого не пускали. Правда, в разговоре со священником Зириным, как это видно из протокола допроса последнего, сторож утверждал, что пулемета на колокольне все таки не было10. Об этом же говорил староста церкви. Возможно, все же пулемета на колокольне могло и не быть, а чекисты могли утверждать об этом только по слухам, ходившим по селу. Нет никаких упоминаний об этом пулемете и в отчетах по захвату Лебяжья красными, но он стал главной причиной обвинения лебяжских священников в причастности к мятежу11.
Лебяжане боялись высказываться, возможно уже понимавшие, что советская власть – власть серьезная, скорая на расправу, поэтому в отряд вступило только 3 человека из числа «зажиточных» селян, которые считали, что советская власть ничего не дала и нужно новую власть, которую провозглашали степановцы. Также считали и сельские крестьяне (в Елькино состоялся такой же сход). Известно, что один из лебяжских священников придерживался либерального мнения, утверждая, что «он не против советской власти, но его возмущает приход к власти лодырей и пьяниц». За эти смелые слова он поплатился жизнью8.
По прибытии в Лебяжье, степановцы сразу стали укреплять свои новые позиции, расставлять пулеметы: один поставили на обрывистом Городище для обстрела реки, другой на пристани, третий втащили на второй этаж здания бывшей волостной управы и просунули его ствол в окно, выходящее на площадь. Еще один пулемет степановцы, как утверждали красные после захвата села, разместили на колокольне церкви, причем зашли туда, видимо, без ведома служителей церкви; был воскресный день и в его суматохе нетрудно было подняться на колокольню незаметно (в Лебяжской церкви вход на колокольню был из притвора). Священники о находившемся на колокольне пулемете, судя по протоколам их допросов, узнали только после изгнания степановцев.
Единственным, кто мог знать об этом, был звонарь церкви Егор Хохлов. В протоколе своего допроса он рассказывал, что воскресным вечером того дня, когда в Лебяжье прибыли степановцы, он пришел в церковь запирать колокольню9. Поднявшись туда, он увидел там двух солдат, которые не дали ему запереть колокольню; пулемета там не было. По его словам, они стояли там все время во время пребывания в селе, видимо, используя колокольню как дозорный пост. Был ли там пулемет, Хохлов не знал, т.к. степановцы туда никого не пускали. Правда, в разговоре со священником Зириным, как это видно из протокола допроса последнего, сторож утверждал, что пулемета на колокольне все таки не было10. Об этом же говорил староста церкви. Возможно, все же пулемета на колокольне могло и не быть, а чекисты могли утверждать об этом только по слухам, ходившим по селу. Нет никаких упоминаний об этом пулемете и в отчетах по захвату Лебяжья красными, но он стал главной причиной обвинения лебяжских священников в причастности к мятежу11.
В Лебяжье в то время служили священники Василий Несмелов и Михаил Зирин, которым предстояло стать первыми мучениками за веру на этой земле. Оба были хорошие семьянины, имевшие множество детей и служили в Лебяжье очень недавно. В 1915 г. в семье о. Василия было шестеро детей. Свою последнюю дочь, Валентину, о. Василию не суждено будет увидеть и подержать на руках. Она появится на свет через 4 месяца после его гибели.Вот что вспоминала о том периоде жизни семьи Несмеловых дочь о. Василия Нина в письме своей младшей сестре Валентине спустя многие годы: «…Теперь о папе – чего знаю. Я помню его с 4-х лет (родилась в 10-м). Помню – жили мы тогда в селе Шешурга Яранского уезда Нижегородской губернии. Папа служил в церкви с. Шушерги, потом немного он служил в с. Кодочиги, а потом снова в Шушерге, а потом переехали в Лебяжье. Там служил в церкви друг папы (но я забыла его фамилию), он и позвал папу туда. Устроились там очень хорошо. Дом большой с двумя террасами и чердаком, кругом в саду против церкви (я тогда училась во 2 классе начальной школы) по реке Вятке. Школа рядом. Вот там нас и застала революция12…»
В еще одном письме Нины Васильевны, к сожалению утерянном, упоминалось, что о. Василий, высокий и худощавый батюшка, отличался спокойным характером, любовью к детям и безупречно сшитой одеждой13. Второй священник Михаил Зирин, был уроженцем Лебяжья, и тоже был назначен сюда в 1918 году, тоже имел большую семью. По воспоминания вдовы священника, был он очень образованным, высокоморальным человеком и очень добрым.
В с. Лебяжье я служу недавно. Во время служения в означенном селе насколько успел прислушивался к местному населению, заметил, что оно относительно благожелательно теперешней советской власти т.к. оно для их приемлимо по той причине, как будучи малоземельными и у их не хватает своего хлеба, то правительство оказывает в этом отношении им помощь. Что касается далее лежащей местности, где крестьяне зажиточны, то там картина меняется, и хотя они подчиняются власти, по всему видно, что чувствуется недовольство. Я лично симпатизирую власти коммунизма. Когда прибыли белогвардейцы в наше село, мне уяснилось, что это движение носит характер налета, и большинство местного населения настроены против их. Лишь самая незначительная часть, т.е. зажиточная, относилась или безразлично или сочувственно. По фамилии знаю мало, кто примыкал к ним, то главным образом из бывшего офицерства и торговцев. Из них могу упомянуть Шишкина, Сазанова, но в большинстве фамилий их не знаю.Прибыли к нам белогвардейцы в воскресение (29 июля) 11 августа, как слыхал после, 3-4 человека. Воскресение я никого не встретил из белогвардейцев, но понедельник утром, когда ходил в церковь отпевать покойника, я встретил офицера Шерстенникова, который меня остановил и предложил сделать в будущий праздник в среду 1 августа ст.ст. богослужение с крестным ходом на воду, причем пригласить народ к восстанию против советской власти, вывесить сейчас же воззвание патриарха Тихона в публичных местах. Я это сделать отказался, что мое дело только проповедь Христа и храм и вывесить воззвание отказался, на что он ответил: сам не исполню, все равно прикажут. Тем и расстались с вышеозначенным офицером. Приказание офицера вывесить воззвание патриарха Тихона не исполнил, и воззвание не вывесил, хотя у меня и были эти воззвания, полученные под расписку благочинного священника Красного села Уржумского уезда о. Владимира Швецова.
На вопрос, кого отпевал в церкви, ответил: я этого не припомню т.к. многие помирали от эпидемии, итальянской инфлуенцы. На вопрос – откуда знаю фамилию офицера, с которым говорил, ответил, я фамилию его узнал только после, по изгнании белогвардейцев от сельских.
По отслужении панихиды в церкви, я сейчас же отправился в деревню Меркуши с детьми, чтобы избежать давления со стороны белогвардейской банды. Вернулся обратно в село в среду утром, отслужил литургию причем торжество и крестного хода не совершал. Во время литургии и до этого со стороны белогвардейцев, на порядок слышно не было, и отслужили как обыкновенно.
На вопрос – не упоминал ли во время службы о. Михаил Романова, ответил: нет. После служения опять уехал в с. Окунево вместе с женой, потому что после обедни явился ко мне 1 белогвардеец и говорил, что моя лошадь нужна им. Но я не послушал их и посоветовавшись с женой уехал. Оттуда я вернулся в четверг 16 (2) августа, приехал со всей семьей в 6 часов вечера т.к. я получил от благочинного отпуск в Кугушень. Но только что я приехал, как уже получил известие от местного учителя, что кр. армия наступает, что будет бой. Дети заплакали, и я конечно спасая детей, со семьей уехал в д Большие Шоры, где остановились. Вернулся обратно в Лебяжье через 2 недели по истечении отпуска, а все это время находился у брата в Кугушени и в больнице т.к. заболел нервным расстройством.На вопрос, был ли пулемет на колокольне церкви белогвардейцами поставленный, ответил, что не знаю, а после когда вернулся, слыхал по слухам, что будто был, но этого отрицали сторож колокольни, староста. Лично на колокольне я не был. Службу вели 2 священника, каждый по отдельности. Эту неделю была моя очередь.
Вообще никаких отношений мне с белогвардейцами не было, кроме мною показанного. На вопрос, что известно, что он являлся в волостной дом ответил: я был в среду утром около 9 к председателю исполнительного комитета советской власти, по личному делу из-за семьи. Но с белогвардейцами даже не встречался. Больше ничего добавить не могу15».12 августа один из отрядов мятежников вошел в Нолинск и также легко занял его. Многие «бывшие» сразу перешли на их сторону. Местные большевики во главе с Андреем Вихаревым, оставшись без вооруженной поддержки (не могли же их поддерживать крестьяне, которых они нещадно грабили и мучали), заперлись в здании бывшего духовного училища и отказывались выходить, зная, что пощады им не будет; при подавлении крестьянских мятежей в июле здесь особенно зверствовали чекисты во главе с Жидялисом, которого даже нолинские коммунисты называли бандитом. На свое счастье теперь он был далеко от Нолинска; интересно, что после подавления мятежа Жидялис вернется и возьмется за старое. Незадолго до мятежа, город посетил Азин, по приказу которого в заложники было взято более 20 человек16. В этой операции ему активно помогал Вихарев, теперь укрывшийся от праведного народного гнева в бывшем духовном училище.
Степановцы подожгли здание и, выкурив большевиков, взяли их, как говорится, голыми руками. Некоторым из них удалось уйти. Как рассказывали потом, пытался бежать, переодевшись в женское платье и Вихарев, но его поймали и расстреляли. Озверевшим народом его тело было изрублено на куски и брошено в воды речки Вои, омывавшей берега города. Остальные 13 человек были посажены в городскую тюрьму до вынесения приговора народного суда (в советское время раздули миф, что все они сгорели в здании училища, героически умерли за советскую власть). Степановцы, как приверженцы демократического Учредительного собрания, суд над большевицкими руководителями и их прихвостнями, судя по сохранившимся документам, старались вершить на народных сходах, но позднее были оболганы, якобы как убившие много людей.
Небольшой отряд степановцев был по Вятке отправлен в Кукарку, но там потерпел неудачу – боцман, который вел корабль, оказался слишком «сознательным» по отношению к Советам, завел свое судно на мель, где степановцев окружили местные крестьяне, лояльные к советской власти, и уговорили их сдаться. Тем ничего другого и не оставалось17. Намного позднее местные ребятишки нашли в пещере неподалеку от этого места штук 15 винтовок и даже всласть настрелялись из них, пока те не были у них отобраны взрослыми…
Эмиссары нового правительства были отправлены с агитацией и на юг уезда, например в села Марисолу и Хлебниково, а возможно и в другие села. Позднее чекисты нашли «пособников» мятежников также в Кукнурской и Параньгинской волостях; в приговорах им значилось, что они «оказывали помощь белогвардейцам18». Известно, что в Марисоле степановцев поддержало население, в т.ч. духовенство. Вот что рассказывал о событиях в селе очевидец Б.И. Шабалин:
Эмиссары нового правительства были отправлены с агитацией и на юг уезда, например в села Марисолу и Хлебниково, а возможно и в другие села. Позднее чекисты нашли «пособников» мятежников также в Кукнурской и Параньгинской волостях; в приговорах им значилось, что они «оказывали помощь белогвардейцам18». Известно, что в Марисоле степановцев поддержало население, в т.ч. духовенство. Вот что рассказывал о событиях в селе очевидец Б.И. Шабалин:
«…Из Уржума поскакали во все волости уезда нарочные, требуя поддержки власти Степанова. Двое нарочных верхом прискакали в Марисолинскую волость. В селе Марисола волость образовалась после Октября 1917 года, примерно в апреле 1918 года. До 1917 года село Марисола и окрестные деревни входили в состав Кузнецовской волости. Нарочные встретились с секретарем волисполкома, членом партии эсеров Шишигиным Николаем Ивановичем, с попом Андреем и они обещались провести собрание мирян прихода в церкви с поддержкой новой власти Степанова. Большинство крестьян были недовольны продразверсткой и как могли прятали хлеб. На следующий день по звону колоколов собрался сход прихожан. Председателем собрания был избран поп Андрей, секретарем Шишигин Н.И., и собрание решило поддержать власть Степанова в Уржуме. Среди выступивших на сходе были дьяк Шабалин Иван Андреевич, протодьякон Соколов, который выступил с резкой критикой власти большевиков. Его язык был резкий, прямой, он говорил, то, что думал19».
Один из пароходов степановцев – «Бебель». На нем они прибыли в Лебяжье.
В село Хлебниково Березинский от имени Степановского правительства прислал мандат диакону церкви Константину Решетову и некоторым другим известным в волости личностям принять власть и деньги от Совета в свои руки и возродить Управу. Диакону приказывалось стать начальником волости. Интересно, что приказ ему был передан членами Исполкома, отнесшимися, как видно, к смене власти очень пассивно. Выбор Березинского пал на него, т.к. тот знал Решетова очень давно, как весьма популярного в своей волости человека. о. Константин служил в Хлебниково 16 лет и был известен большой благодетельностью и отзывчивостью, был очень популярен среди крестьян.
В детстве Константин Решетов воспитывался в семье протоиерея г. Елабуги, который стал мальчику вместо отца и помог получить ему духовное образование. Поначалу юноша хотел стать учителем, и работал несколько лет на этой должности, совмещая работу со службой в одном из храмов г. Елабуги. Позднее выбор Константина пал окончательно на путь духовного служения, т.к., по его словам, должность псаломщика была более оплачиваемой, чем учителя. Как способный молодой человек, он быстро получил сан диакона и был перемещен на служение в маленькое село Хлебниково Уржумского уезда, где прослужил многие годы, вырастив с женой двух детей. В разные годы он назначается Уржумским земством председателем по выборам в волостное земство и председателем кредитного товарищества, организованным им же, благодаря чему батюшка стал пользоваться большим уважением и в народе, и в Уржумском земстве.
О. Константин с большим сомнением поглядел на бумагу, присланную Березинским, как он сам признавался, приказ его «огорошил» и власть брать в свои руки ему не хотелось, понимая, что в случае чего беды не миновать. Он предлагает принять на себя новую власть бывшим членам Управы, но те, отказались, понимая, что последствия могут быть нешуточные. Тогда о.Константин решает поступить очень демократично - приказ прочитать на народном сходе, а там как народ решит, так и будет. На сходе мужики решили, что им все равно – Совет или Управа, лишь бы порядок в волости был, и давайте быстрее принимайте дела и кассу в свои руки. Так батюшка-диакон стал главным участником «переворота» в Хлебниковской волости, что чекисты позднее и вменили ему в вину. Сам переворот, судя из последующих слов Решетова, состоялся очень мирно – председатель Совета написал заявление о своем уходе, вверив власть новому правительству, и мирно удалился. о. Константин стал начальником волости и добросовестно старался исполнять все приходящие ему приказы.
В детстве Константин Решетов воспитывался в семье протоиерея г. Елабуги, который стал мальчику вместо отца и помог получить ему духовное образование. Поначалу юноша хотел стать учителем, и работал несколько лет на этой должности, совмещая работу со службой в одном из храмов г. Елабуги. Позднее выбор Константина пал окончательно на путь духовного служения, т.к., по его словам, должность псаломщика была более оплачиваемой, чем учителя. Как способный молодой человек, он быстро получил сан диакона и был перемещен на служение в маленькое село Хлебниково Уржумского уезда, где прослужил многие годы, вырастив с женой двух детей. В разные годы он назначается Уржумским земством председателем по выборам в волостное земство и председателем кредитного товарищества, организованным им же, благодаря чему батюшка стал пользоваться большим уважением и в народе, и в Уржумском земстве.
О. Константин с большим сомнением поглядел на бумагу, присланную Березинским, как он сам признавался, приказ его «огорошил» и власть брать в свои руки ему не хотелось, понимая, что в случае чего беды не миновать. Он предлагает принять на себя новую власть бывшим членам Управы, но те, отказались, понимая, что последствия могут быть нешуточные. Тогда о.Константин решает поступить очень демократично - приказ прочитать на народном сходе, а там как народ решит, так и будет. На сходе мужики решили, что им все равно – Совет или Управа, лишь бы порядок в волости был, и давайте быстрее принимайте дела и кассу в свои руки. Так батюшка-диакон стал главным участником «переворота» в Хлебниковской волости, что чекисты позднее и вменили ему в вину. Сам переворот, судя из последующих слов Решетова, состоялся очень мирно – председатель Совета написал заявление о своем уходе, вверив власть новому правительству, и мирно удалился. о. Константин стал начальником волости и добросовестно старался исполнять все приходящие ему приказы.
Вот что сам диакон позднее рассказывал об этих событиях на своем допросе в Уржумской ЧК: «… Подозреваю, что меня арестовали за то, что во время белогвардейского восстания мне прислали распоряжение от Березинского о смене Советов, таковые упразднить, а вместо советов назначить, т.е. призвать к работе бывших членов волостной земской управы. Это распоряжение принес мне Опарин. С ним был член Хлебниковского исполкома. Прочитав эту бумагу, я не знал, что делать, заявив, что я руководить волостью не могу, хотя там и было написано о назначении меня начальником волости. В понедельник было собрание, и я выступил на собрании, прочитав приказ, и к тому же председатель волостного совдепа этим воспользовался, чтобы поскорее улизнуть из волости и заявление о своем уходе, фамилия его Опарин, и дело после заявления решилось сразу. Крестьяне ответили, нам все равно управа или Совет и решили Совет признать распущенным. А на службу вместо председателя был призван бывший председатель Конышев, который и занял место председателя. Я также просил его принять руководство волостью. Я знал, что приказ Березинского контрреволюционного характера. Читал я этот приказ, потому что народ уже знал об этом приказе и об этом назначении начальником волости, а также потому что ко мне обращался Опарин, чтобы я принял дело, но я сам не решился и вынес решение на общее собрание волости. О том что я, читая этот приказ срываю советскую власть и помогаю буржуазии, я не подумал. В настоящее время я сознаю, что в то время я являлся врагом советов, и к тому же в то время я не знал, что творится в Уржуме и в других местностях республики…Контрреволюционный приказ все равно прочитал. Мотивирую это тем, что наше положение зависело от крестьян и они заставили бы все равно прочитать, зная, что таковой у меня есть. Популярностью в своем округе я пользуюсь как председатель кредитного товарищества, таковое мною и было основано, желая помочь трудовому народу20…»
Разумеется, степановское правительство не собиралось ограничиваться захваченной территорией на юге губернии. Верные им люди ждали подхода степановцев в Кукарке и Яранске, готовые разжечь пламя антисоветского восстания еще дальше, планировался захват Котельнича с его железно-дорожным мостом и далее соединение с английскими интервентами на севере, хотя, думается, вряд ли бы те оказали им существенную поддержку – за всю историю Гражданской войны Антанта ни разу не вмешалась в ход ее событий; за то позднее большевики насочиняли о ее деятельности с три короба... После этого, по мысли мятежников, полыхнуть должна была и вся оставшаяся губерния. По всей видимости, была налажена связь с восставшими ижевскими рабочими, т.к., те снабжали вятских повстанцев оружием21. Также степановцы установили связи с КОМУЧем; это видно по тому факту, что в их рядах были чехи и некоторые уроженцы тех мест, да и лозунг «За Учредительное собрание» был взят оттуда22.
Власть мятежников была очень недолгой, и их грандиозным планам не суждено было сбыться. В народе, расколотом на два враждебных лагеря, не было единодушия, многие крестьяне по наивности своей оставались верными советской власти и выступали против мятежников. Это видно по тому, что случилось близ Кукарки. Некоторые крестьяне укрывали у себя лидеров большевиков, которых разыскивали степановцы. На юге уезда Токтайбелякский комбед вооружил бедняков (в основном местных лодырей и пьяниц) и встретил степановских эмиссаров с оружием в руках. Позднее токтайбелякские нищеброды присоединились к прибывшим красноармейцам и участвовали в разгроме степановцев.
В некоторых местах крестьяне не знали, на чьей стороне быть, переминаясь с ноги на ногу. Так было в Лебяжье. Взять власть над населением захваченной территории можно было только железными мерами, так чтобы население стало воевать за эту власть, как это было принято у большевиков и у ижевцев. У степановцев же была только агитация, полное отсутствие дисциплины в армии и повальное пьянство. Это и предрешило их разгром. Как уже говорилось выше, из Лебяжья с агитацией было отправлено в д. Елькино 4 человека, но до деревни они не дошли. У д. Филатово Рождественской волости посланцы наткнулись на красноармейский отряд, двигавшийся к Лебяжью, и были отправлены в расход в логу за деревней. Красноармейцы, расстрелявшие лебяжских эмиссаров, были из батальона 19-го Уральского полка, который под командованием И.В. Попова и Я. Урановского на трех пароходах был выслан из Вятки уничтожить мятеж на юге губернии. К вечеру 16 августа красноармейцы высадились на крутой берег Вятки недалеко от Елькино и заняли деревню, сделав небольшую передышку.
Из Елькино красноармейский отряд двинулся на замирение Лебяжья, предварительно разделившись – один отряд из 18 человек с пулеметами двинулся к селу через Филатовский лес (где им и встретились незадачливые лебяжские посланцы), а остальные 70 человек двинулись к нему на пароходах. Однако, когда под вечер 17 августа пароход «Сын» вышел на лебяжский плес, то был обстрелян с мыса Городище степановцами23. По воспоминаниям одного жителя соседней с селом д. Запольщина, обстрел был таким мощным, что по крышам прибрежных деревень пулеметные пули застучали как дождь и местные крестьяне бросились прятаться в ближайшие овраги. После этого пароход был вынужден дать задний ход и укрыться за излучиной. Пеший отряд притаился в местном лесочке. Атака была намечена на утро. Следует заметить, обстреляв пароход, степановцы не предприняли никаких мер к укреплению своей обороноспособности или хотя бы обнаружить этот пароход, набитый красноармейцами, поскольку вдоволь упились лебяжским самогоном. За это и поплатились.
На рассвете красные, разбившись на три группы, атаковали село. Первая группа наступала вдоль берега на пристань, вторая – с Городища с задачей овладеть почтой с телеграфом и пулеметом на колокольне. Третья группа наступала со стороны кладбища в направлении степановского штаба, размещавшегося в школе, отрезая степановцам путь на Уржум. Н. Николаев вспоминал о том памятном августовском утре: «На рассвете первая группа с криком «Ура!» бросилась на охрану пристани и быстро захватила пулемет, а затем пристань. Часть охраны была переколота штыками, остальные бежали к школе. Затем пошли в атаку вторая и третья группы. Не выдержав натиска, степановцы, некоторые в нижнем белье, бежали. Кто не хотел сдаваться в плен, тут же был приколот штыками. Остатки банды переправились через реку24…»
В плен красными было взято 7 степановцев; на следующий день арестовали еще троих у соседней деревни Желтенки. Все они были расстреляны у белых стен церкви. Такого варварства лебяжане доселе еще не знали. Кое-кто из них слышал ночью того дня стоны раненых на склоне берега. Возможно, позднее убиенные были отпеты в церкви и похоронены в земле Лебяжской. Позднее несколько офицеров было найдено также в соседней Рождественской волости и сразу расстреляно. Еще несколько человек было отпущено за недоказанностью их вины25. Известно, что лебяжский иконописец В.Ф. Шаромов укрыл в своем доме бежавшего после разгрома белочеха, который ушел поутру восвояси. Красные, узнав про то, вызвали Шаромова в комендатуру и, что удивительно, пощадили его26. Шаромов уже попрощался с семьей и пощады от красных не ждал.
Победа красных была полной. По словам Н. Николаева, в Лебяжье «люди обрадовались нашему приходу, бабы натащили всякого продукта27…» Если бы люди могли знать в те теплые дни, что радоваться приходу красных было нечего и гнали бы они их взашей как выродков рода человеческого и отпетых убийц…
Уже к часу того же дня красноармейский отряд двинулся дальше вниз по реке для захвата села Медведка и г. Нолинска, занятых степановцами. В Лебяжье был оставлен комендант Монахов с отрядом из 20 человек для охраны «занятого района28». Монахов взял на себя и функции милиции, занявшись расследованием, кто был причастен к мятежу. Именно благодаря ему было расстреляно осенью Уржумской ЧК несколько лебяжан. Однако повторному прибытию степановцев в Лебяжье не суждено было состояться. Сначала они были разбиты в Нолинске, затем под селом Шурма, куда прибыли канонерки красной Волжской флотилии, а 20 августа красные без боя заняли Уржум.
Теперь обнаружилось, что идейных степановцев всего лишь горстка, остальные, те, кто их поддерживал до сих пор, страха ради отшатнулись от них; местные крестьяне, лояльные им, разбегались по своим деревням. Местные эсеры и офицеры тоже возвращались по домам, считая по наивности своей, что им ничего не будет; осенью их начнут активно вылавливать чекисты и расстреливать за участие в мятеже. Только некоторые офицеры ушли вместе со степановцами, решившись покинуть навсегда родную землю.
Добровольная дружина Теребиловской волости, сражавшаяся со степановцами.
Спустя несколько лет эти же мужики, доведенные до отчаяния, начнут не менее рьяно воевать с большевиками…
Участники Гражданской войны в Уржумском уезде.
В армии Степанова не было железной дисциплины, как в Красной и Белой армиях, и каждый творил, что хотел – пришел, ушел. Это прекрасно видно на вышеприведенных фактах о пребывании степановцев в Лебяжье, когда после разгрома их ловили по всем окрестным деревням, по которым они разбрелись, да и вообще пьянствовали. Правда, в Шурме степановцы, что называется под конец, начали силой к себе в отряд забирать молодых парней, но это не помогло. Под мощным огнем канонерок многие из них нашли бесславную смерть, что вконец озлобило против степановцев местных мужиков. И теперь маленькие разрозненные отряды, оставшись без народной поддержки, не в силах были противостоять спаянной дисциплиной большевицкой армаде. Даже отступление степановцев было разрозненным.
Терпя поражения в неравных боях, члены «освободительной армии» вынуждены были отступать и, чтобы не оказаться окруженными, спешно отошли к чехословакам в г. Казани вместе со своим штабом и управлением т.н. Южного Округа29. Впоследствии многие из них воевали в Сибири в составе особого Уржумского полка Колчаковской армии и там сложили свои головы в боях с красными.
Такова вкратце была история степановского освободительного (от кровавой власти большевиков) движения на Уржумской земле. К сожалению, расстрелянные в августе 18-го его участники оказались далеко не последними жертвами при подавлении мятежа. Они стали первыми.
Терпя поражения в неравных боях, члены «освободительной армии» вынуждены были отступать и, чтобы не оказаться окруженными, спешно отошли к чехословакам в г. Казани вместе со своим штабом и управлением т.н. Южного Округа29. Впоследствии многие из них воевали в Сибири в составе особого Уржумского полка Колчаковской армии и там сложили свои головы в боях с красными.
Такова вкратце была история степановского освободительного (от кровавой власти большевиков) движения на Уржумской земле. К сожалению, расстрелянные в августе 18-го его участники оказались далеко не последними жертвами при подавлении мятежа. Они стали первыми.
Уржумский военный гарнизон. Зима 1918/1919 гг.
2. «Красный террор» в Уржумском уезде.
«Расстрелять и хорошенько закопать!...»
Из смертного приговора священника
г. Слободского Алексия Лопатина.
Чтобы удержать власть в захваченной ими стране, большевицкие авантюристы не гнушались никакими методами. Расстрел мирной демонстрации в Петрограде 5 января 1918 г., по числу жертв во много превзошедший «кровавое воскресение» 1905 г., учреждение ЧК, развязывание Гражданской войны, безжалостная расправа со всеми членами царской семьи – это было только начало кровавого правления ленинизма, породившего в своих недрах Сталиных, Кировых, Берий и прочих подонков конвейерной системы человекоистребления. Даже в армии большевиков действовала железная дисциплина, царила децимация – когда за одного сбежавшего с поля боя расстреливали 10. С дезертирами боролись беспощадно: их ловили и возвращали в строй на первый раз, на второй раз расстреливали. Эффективна была система заложников, когда у дезертира могли расстрелять всю его семью; распространялась эта система и на гражданское население, когда в заложники бралось зажиточное население. Слово «расстрел» стало синонимом эпохи. Расстрел, полагавшийся за большинство преступлений, стал эффектным методом управления страной. Все эти жесткие меры плюс щедрые обещания за несуществующие блага обеспечили большевикам победу в кровавой бойне, развязанной ими.
2 сентября Советская республика была объявлена единым военным лагерем, а 5 сентября 1918 г. вышло бесчеловечное постановление советской власти «О красном терроре», якобы как о чрезвычайной мере самообороны большевистской республики, направленной будто бы против разнузданного белого террора. Раздутую историю последнего красочно преподавали затем целых 70 лет во всех советских школах и вузах, писали статьи и книги, вешая советскому обывателю лапшу на уши. Действительно, в Казани только за один месяц белогвардейцами было убито более 1000 человек. Но давайте задумаемся, кто были эти люди? Работники Советов, продотрядовцы, красноармейцы – палачи и грабители русского народа. Расправа над ними была должным возмездием за все содеяное ими против сотен и тысяч убитых и ограбленных невинных русских людей. Среди жертв белого террора не было невиновных жертв. В те дни в тюрьме г.Казани содержались две девушки, дочери священника с.Красноярского Уржумского уезда, до этого учившиеся в музыкальном училище30. Они были арестованы по ошибке и вскоре освобождены. Большевики же убивали всех без разбору, уничтожая людей только за ту или другую сословную принадлежность. По приказу самого пропиаренного уржумца С.М. Кирова в Астрахани баржами топили «буржуев» – детей, стариков, женщин…
Если подумать, на самом деле белый террор был минимумом, можно сказать, лужицей по сравнению с тем океаном крови, пролитой большевиками в угоду мировой революции. В той же Казани красноармейцы Троцкого после ее захвата вырезали и перевешали все зажиточное население города! Руководитель фронтового ЧК Лацис, вступив в опустевший город, даже чуть не прослезился. «Казань пуста, – телеграфировал он начальству, – ни одного попа, ни одного монаха, ни буржуя. Некого и расстреливать. Вынесено всего шесть смертельных приговоров».
По откровениям того же Лациса, за 1918-1919 гг. было уничтожено большевиками в ходе ликвидации более чем 300 восстаний 3057 человек, а также казнено по приговорам и постановлениям ВЧК – 8389. На долю к примеру ПетроЧК выпало 1206 убийств, специальной Московской – 234, Киевской – 82531. И это еще далеко не полные данные, т.к. Лацис мог не знать полной картины, к тому же практиковались по-прежнему и бессудные убийства, без делопроизводства.
Неограниченный красный террор был необходим советской власти, чтобы запугать подвластное ей население страны и по возможности уничтожить больше инакомыслящих. А то, что, допустим, в Казани белые убили тыщонку человек, вряд ли большевицких руководителей это сильно волновало, т.к. еще до введения террора они убили во много раз больше людей. Это был предлог. И только. В постановлении Совнаркома»О красном терроре», в частности говорилось: «…Необходимо обеспечить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях: что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам…При малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочный массовый расстрел… Ни малейших колебаний, малейшей нерешительности в принесении массового террора32».
В ЧК действовали особые категории по уничтожению, что заставляет думать, что красный террор мог осуществляться чисто по «разнорядке» (столько то попов, столько то офицерья, столько то буржуев), а оформлявшееся судебное делопроизводство было чистой фикцией; не потому ли оно выглядело так странно, о чем еще будет сказано.
Категории были следующие:
1) лица, занимавшие в старой России служебное положение: чиновники, военные и их вдовы;
2) семьи офицеров-добровольцев;
3) священнослужители;
4) крестьяне рабочие, заподозренные в не сочувствии к Советской власти;
5) лица, имеющие имущество, оценивающееся свыше 10 т. рублей33.
Еще одной причиной массовых убийств могло стать то, что за каждого убитого чекистам выплачивалось сдельное жалование, поэтому для многих отморозков террор просто стал «хлебным» делом. Оформляли простенькое «дело» и убивали, убивали, убивали, получая за это деньги, благо большевицкая казна была неистощимой… Действовала ЧК и в Вятке. Еще зимой 1918 г. в Вятку была эвакуирована Уральская ЧК, в составе которой было много «латышских стрелков». Если посмотреть сохранившиеся анкеты главарей Уржумской ЧК, можно воочию убедиться, что среди чекистов было действительно немало прибалтов, и к слову сказать – отпетых негодяев, прошедших царские тюрьмы34. В конце мая была создана непосредственно Вятская ЧК, на основе Казанской губЧК35. Летом вдобавок к этим организациям в Вятке появляются армейская и Чехословацкого (Восточного) фронта Чрезвычайные Комиссии. Между собой «чрезвычайки» тесно сотрудничали; не раз ставился вопрос о слиянии Вятской и Уральской ЧК, но это так и не было сделано. До середины лета ЧК имела право лишь арестовывать граждан и фиксировать факты их контрреволюционной деятельности; после этого дела передавались в Революционный трибуна. Были ли расстрелы уже тогда? Вопрос конечно интересный. Безусловно были, как в случае с о.Павлом Дерновым, но фактов о них практически не сохранилось, т.к. делопроизводства, особенно в глубинке, практически не велось никакого. Даже в Кировском Архиве социально-политической истории за тот период сохранилось только несколько дел, исполненных кое-как. Известно, что 27 марта 1918 г. в Уржумском уезде был арестован за контрреволюционную деятельность крестьянин д. Кизерь Русско-Турекской волости Никулин Иван, но 15 апреля освобожден под залог. Никакого «дела» по нему не сохранилось, возможно, потому что и не заводилось такового.
2 сентября Советская республика была объявлена единым военным лагерем, а 5 сентября 1918 г. вышло бесчеловечное постановление советской власти «О красном терроре», якобы как о чрезвычайной мере самообороны большевистской республики, направленной будто бы против разнузданного белого террора. Раздутую историю последнего красочно преподавали затем целых 70 лет во всех советских школах и вузах, писали статьи и книги, вешая советскому обывателю лапшу на уши. Действительно, в Казани только за один месяц белогвардейцами было убито более 1000 человек. Но давайте задумаемся, кто были эти люди? Работники Советов, продотрядовцы, красноармейцы – палачи и грабители русского народа. Расправа над ними была должным возмездием за все содеяное ими против сотен и тысяч убитых и ограбленных невинных русских людей. Среди жертв белого террора не было невиновных жертв. В те дни в тюрьме г.Казани содержались две девушки, дочери священника с.Красноярского Уржумского уезда, до этого учившиеся в музыкальном училище30. Они были арестованы по ошибке и вскоре освобождены. Большевики же убивали всех без разбору, уничтожая людей только за ту или другую сословную принадлежность. По приказу самого пропиаренного уржумца С.М. Кирова в Астрахани баржами топили «буржуев» – детей, стариков, женщин…
Если подумать, на самом деле белый террор был минимумом, можно сказать, лужицей по сравнению с тем океаном крови, пролитой большевиками в угоду мировой революции. В той же Казани красноармейцы Троцкого после ее захвата вырезали и перевешали все зажиточное население города! Руководитель фронтового ЧК Лацис, вступив в опустевший город, даже чуть не прослезился. «Казань пуста, – телеграфировал он начальству, – ни одного попа, ни одного монаха, ни буржуя. Некого и расстреливать. Вынесено всего шесть смертельных приговоров».
По откровениям того же Лациса, за 1918-1919 гг. было уничтожено большевиками в ходе ликвидации более чем 300 восстаний 3057 человек, а также казнено по приговорам и постановлениям ВЧК – 8389. На долю к примеру ПетроЧК выпало 1206 убийств, специальной Московской – 234, Киевской – 82531. И это еще далеко не полные данные, т.к. Лацис мог не знать полной картины, к тому же практиковались по-прежнему и бессудные убийства, без делопроизводства.
Неограниченный красный террор был необходим советской власти, чтобы запугать подвластное ей население страны и по возможности уничтожить больше инакомыслящих. А то, что, допустим, в Казани белые убили тыщонку человек, вряд ли большевицких руководителей это сильно волновало, т.к. еще до введения террора они убили во много раз больше людей. Это был предлог. И только. В постановлении Совнаркома»О красном терроре», в частности говорилось: «…Необходимо обеспечить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях: что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам…При малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочный массовый расстрел… Ни малейших колебаний, малейшей нерешительности в принесении массового террора32».
В ЧК действовали особые категории по уничтожению, что заставляет думать, что красный террор мог осуществляться чисто по «разнорядке» (столько то попов, столько то офицерья, столько то буржуев), а оформлявшееся судебное делопроизводство было чистой фикцией; не потому ли оно выглядело так странно, о чем еще будет сказано.
Категории были следующие:
1) лица, занимавшие в старой России служебное положение: чиновники, военные и их вдовы;
2) семьи офицеров-добровольцев;
3) священнослужители;
4) крестьяне рабочие, заподозренные в не сочувствии к Советской власти;
5) лица, имеющие имущество, оценивающееся свыше 10 т. рублей33.
Еще одной причиной массовых убийств могло стать то, что за каждого убитого чекистам выплачивалось сдельное жалование, поэтому для многих отморозков террор просто стал «хлебным» делом. Оформляли простенькое «дело» и убивали, убивали, убивали, получая за это деньги, благо большевицкая казна была неистощимой… Действовала ЧК и в Вятке. Еще зимой 1918 г. в Вятку была эвакуирована Уральская ЧК, в составе которой было много «латышских стрелков». Если посмотреть сохранившиеся анкеты главарей Уржумской ЧК, можно воочию убедиться, что среди чекистов было действительно немало прибалтов, и к слову сказать – отпетых негодяев, прошедших царские тюрьмы34. В конце мая была создана непосредственно Вятская ЧК, на основе Казанской губЧК35. Летом вдобавок к этим организациям в Вятке появляются армейская и Чехословацкого (Восточного) фронта Чрезвычайные Комиссии. Между собой «чрезвычайки» тесно сотрудничали; не раз ставился вопрос о слиянии Вятской и Уральской ЧК, но это так и не было сделано. До середины лета ЧК имела право лишь арестовывать граждан и фиксировать факты их контрреволюционной деятельности; после этого дела передавались в Революционный трибуна. Были ли расстрелы уже тогда? Вопрос конечно интересный. Безусловно были, как в случае с о.Павлом Дерновым, но фактов о них практически не сохранилось, т.к. делопроизводства, особенно в глубинке, практически не велось никакого. Даже в Кировском Архиве социально-политической истории за тот период сохранилось только несколько дел, исполненных кое-как. Известно, что 27 марта 1918 г. в Уржумском уезде был арестован за контрреволюционную деятельность крестьянин д. Кизерь Русско-Турекской волости Никулин Иван, но 15 апреля освобожден под залог. Никакого «дела» по нему не сохранилось, возможно, потому что и не заводилось такового.
Полк латышских стрелков в с. Русский Турек Уржумского уезда. Фото 1918 года.
Степановскому мятежу–95 лет
(главы из книги «Православная жизнь Уржумского уезда с 1918 по 1929 гг.»)
(окончание)
(окончание)
Лишь после введения в начале августа 1918 г. военного положения в губернии, ЧК получило от власти «зеленый свет» - право арестовывать не только контрреволюционеров, но и разных других подозрительных лиц, дезертиров, спекулянтов, тех, у кого при обыске нашлось оружие. С такими теперь можно было поступать по своему усмотрению, без распоряжения Центра, вплоть до расстрела, хотя легко шлепнуть «за контрреволюцию» могли и раньше. Практика арестов была упрощена, широко стали использоваться такие методы, как взятие заложников и расстрел, но - после «следствия», зафиксированного уже документально, т.к. делопроизводство в ЧК более-менее все же было налажено.
Укрепившись в Вятке, чекисты быстро создали «филиалы» своей жуткой организации во всех уездных городах. Прибыл отряд ЧК (Чехословацкого фронта) и в маленький город Уржум. Учреждение «чрезвычайки» в Уржуме было сделано и по просьбе местных товарищей т.к. работа с «контрреволюцией» здесь шла из вон рук плохо. Некто Карандаш писал в Вятку: «…С постановлениями партии и исполкома не ведет работу, подрывая авторитет советской власти, создавая благоприятную почву и условия белогвардейским мятежам. Вместо борьбы с контрреволюцией производятся хищения и наглый разгром местного ранее конфискованного имущества. Просим немедленно устроить комиссию, в противном случае ответственность за последствия снимаем. Уличающий материал на лицо36».
В Уржум была прислана самая бесконтрольная из всех Чрезвычайных Комиссий, как отмечалось даже со стороны советских властей, не гнушавшаяся никакими методами. Председателем этой ЧК был сам Лацис. Среди противников новой власти ходило мнение : «Лучше к Дзержинскому к Москву, чем к Лацису в Казань». Во главе непосредственно Уржумской ЧК, как и повсеместно, был поставлен бывший «латышский стрелок» - Бирзгал Иван Петрович, бывший секретарь Вольмарского Совета рабочих стрелковых депутатов37. Правда помогали ему, судя по сохранившимся документам, русские подручные, в числе которых были председатель ликвидационной комиссии и куча следователей (многочисленные «дела» 1918 г. в Уржуме вели различные люди), скорее всего, как и повсеместно, набранные из разного оскотинившегося сброда – уголовников, убийц, разбойников, но, следует заметить, зачастую русских в ЧК работало меньше всего.
Князь Н.Д. Жевахов писал об этих подонках: «Это были непосредственные выполнители директив, палачи, упивавшиеся кровью своих жертв и получавшие плату по сдельно, за каждого казненного. В их интересах было казнить возможно большее количество людей, чтобы побольше заработать. Между ними видную роль играли и женщины, почти исключительно жидовки, и особенно молодые девицы, которые поражали своим цинизмом и выносливостью даже закоренелых убийц, не только русских, но даже китайцев. «Заработок» был велик: все были миллионерами38».
Уржумская ЧК была учреждена еще до Степановского мятежа, во время которого она в числе других советских организаций была вывезена на край уезда, в с. Кичму39 . Вот здесь прекрасно проиллюстрирована подлая суть этой организации – чекисты умели воевать лишь с безоружными людьми, когда же пришло время «отстаивать власть Советов», они предпочли… дезертировать!
По данным архивных материалов, первые расстрелы заложников в губернии начались 6 сентября; только в Орлове за день расстреляли 10 человек. Уржумской ЧК первый расстрельный приговор был вынесен 14 сентября40. Арестованных по уезду, судя по «Книге памяти» (и учитывая, что туда вошли далеко не все имена), насчитывались десятки, большинство из них было расстреляно по самым разным обвинениям – за участие в мятеже, за агитацию против власти, за то, что выполняли приказы степановцев против своей воли; например 8 жителей с.Петровского во время мятежа конвоировали 2 красноармейцев в Уржум, у некоторых крестьян степановцы оставили свое имущество. Крестьянин Иван Трофимович Коробейников был арестован «за покупку товаров у спекулянта». Торговец хлебом Н.П. Черезов был приговорен к расстрелу только за то, что у него нашли 2 пулеметные ленты. Известно, что при отступлении степановцы бросали тяжелое вооружение и пулеметные ленты и, видимо, предприимчивый торговец подобрал их на свою беду.
Арестованные были самых разных профессий – крестьяне, чиновники, духовенство, члены различных партий. В числе арестованных по уезду были народный судья и управляющий смолокуренным заводом. До кучи к ним прибавили несколько бывших офицеров, полицейских и юнкера из д. Антонково. Некоторые из арестованных ранее действительно примыкали к восставшим, но в большинстве случаев вина их состояла в сословной принадлежности, олицетворявших прежний царский режим. Бывшие полицейские, офицеры, фабриканты, купцы расстреливались беспощадно или в крайнем случае отправлялись в концлагерь, как «вредные элементы», без признания их вины; ты бывший эксплуататор или царская держиморда - вот вся твоя вина, в расход его!
Надо сказать, под молотилку террора попадали иногда и сами руководители советской власти. Например, в Кукарке были арестованы «за контрреволюционное настроение» два члена Исполкома. В с. Синцово был арестован по доносу председатель комбеда Синцов, судя по протоколу его допроса, очень верный власти человек41. Этих тоже стрельнули.
Несколько человек были арестованы чисто по доносам или за случайно высказанные слова против советской власти, на что уже вешался ярлык антисоветской агитации. Было ли так на самом деле, никогда не проверялось, и после коротенького расследования, арестованный приговаривался к расстрелу. А если «доношение» было сделано советскими работниками, тем более их слова не вызывали сомнения!
Укрепившись в Вятке, чекисты быстро создали «филиалы» своей жуткой организации во всех уездных городах. Прибыл отряд ЧК (Чехословацкого фронта) и в маленький город Уржум. Учреждение «чрезвычайки» в Уржуме было сделано и по просьбе местных товарищей т.к. работа с «контрреволюцией» здесь шла из вон рук плохо. Некто Карандаш писал в Вятку: «…С постановлениями партии и исполкома не ведет работу, подрывая авторитет советской власти, создавая благоприятную почву и условия белогвардейским мятежам. Вместо борьбы с контрреволюцией производятся хищения и наглый разгром местного ранее конфискованного имущества. Просим немедленно устроить комиссию, в противном случае ответственность за последствия снимаем. Уличающий материал на лицо36».
В Уржум была прислана самая бесконтрольная из всех Чрезвычайных Комиссий, как отмечалось даже со стороны советских властей, не гнушавшаяся никакими методами. Председателем этой ЧК был сам Лацис. Среди противников новой власти ходило мнение : «Лучше к Дзержинскому к Москву, чем к Лацису в Казань». Во главе непосредственно Уржумской ЧК, как и повсеместно, был поставлен бывший «латышский стрелок» - Бирзгал Иван Петрович, бывший секретарь Вольмарского Совета рабочих стрелковых депутатов37. Правда помогали ему, судя по сохранившимся документам, русские подручные, в числе которых были председатель ликвидационной комиссии и куча следователей (многочисленные «дела» 1918 г. в Уржуме вели различные люди), скорее всего, как и повсеместно, набранные из разного оскотинившегося сброда – уголовников, убийц, разбойников, но, следует заметить, зачастую русских в ЧК работало меньше всего.
Князь Н.Д. Жевахов писал об этих подонках: «Это были непосредственные выполнители директив, палачи, упивавшиеся кровью своих жертв и получавшие плату по сдельно, за каждого казненного. В их интересах было казнить возможно большее количество людей, чтобы побольше заработать. Между ними видную роль играли и женщины, почти исключительно жидовки, и особенно молодые девицы, которые поражали своим цинизмом и выносливостью даже закоренелых убийц, не только русских, но даже китайцев. «Заработок» был велик: все были миллионерами38».
Уржумская ЧК была учреждена еще до Степановского мятежа, во время которого она в числе других советских организаций была вывезена на край уезда, в с. Кичму39 . Вот здесь прекрасно проиллюстрирована подлая суть этой организации – чекисты умели воевать лишь с безоружными людьми, когда же пришло время «отстаивать власть Советов», они предпочли… дезертировать!
По данным архивных материалов, первые расстрелы заложников в губернии начались 6 сентября; только в Орлове за день расстреляли 10 человек. Уржумской ЧК первый расстрельный приговор был вынесен 14 сентября40. Арестованных по уезду, судя по «Книге памяти» (и учитывая, что туда вошли далеко не все имена), насчитывались десятки, большинство из них было расстреляно по самым разным обвинениям – за участие в мятеже, за агитацию против власти, за то, что выполняли приказы степановцев против своей воли; например 8 жителей с.Петровского во время мятежа конвоировали 2 красноармейцев в Уржум, у некоторых крестьян степановцы оставили свое имущество. Крестьянин Иван Трофимович Коробейников был арестован «за покупку товаров у спекулянта». Торговец хлебом Н.П. Черезов был приговорен к расстрелу только за то, что у него нашли 2 пулеметные ленты. Известно, что при отступлении степановцы бросали тяжелое вооружение и пулеметные ленты и, видимо, предприимчивый торговец подобрал их на свою беду.
Арестованные были самых разных профессий – крестьяне, чиновники, духовенство, члены различных партий. В числе арестованных по уезду были народный судья и управляющий смолокуренным заводом. До кучи к ним прибавили несколько бывших офицеров, полицейских и юнкера из д. Антонково. Некоторые из арестованных ранее действительно примыкали к восставшим, но в большинстве случаев вина их состояла в сословной принадлежности, олицетворявших прежний царский режим. Бывшие полицейские, офицеры, фабриканты, купцы расстреливались беспощадно или в крайнем случае отправлялись в концлагерь, как «вредные элементы», без признания их вины; ты бывший эксплуататор или царская держиморда - вот вся твоя вина, в расход его!
Надо сказать, под молотилку террора попадали иногда и сами руководители советской власти. Например, в Кукарке были арестованы «за контрреволюционное настроение» два члена Исполкома. В с. Синцово был арестован по доносу председатель комбеда Синцов, судя по протоколу его допроса, очень верный власти человек41. Этих тоже стрельнули.
Несколько человек были арестованы чисто по доносам или за случайно высказанные слова против советской власти, на что уже вешался ярлык антисоветской агитации. Было ли так на самом деле, никогда не проверялось, и после коротенького расследования, арестованный приговаривался к расстрелу. А если «доношение» было сделано советскими работниками, тем более их слова не вызывали сомнения!
 Один из палачей вятского народа Д. Крупин. Отличился убийствами в Яранском уезде. |
Так, в д. Марамзино Лебяжской волости чекисты арестовали по доносу 84-летнего крестьянина И.Ф. Марамзина, якобы «за содействие белым42 «. Во время мятежа из Уржума бежало несколько матросов. Проходя через Марамзино, они зашли к И.Ф. Марамзину и попросили продать им 3 пуда муки. Крестьянин пошел им навстречу и продал им муку за меньшие деньги, поскольку те собирались в противном случае муку выгрести силой. После этого матросы пришли в соседнее село Лебяжье, где были по чьей-то наводке арестованы степановцами. По их словам, степановцы, как представители демократичного Учредительного собрания, дальнейшую судьбу арестованных решили вынести на народном сходе; мужички решили с ними поступить, как с ворами и бандитами. И их порешили бы да спасла власть советская.
Гадая, кто их мог сдать степановцам, матросы возможно вспомнили негостеприимного марамзинского старика и «отблагодарили» его, написав донос в ЧК. В нем сообщалось, что старик якобы ездил в Лебяжье и сдал их степановцам, ругал их нехорошими лебяжскими словами и сожалел, что продал муку по дешевке («заявлял банде, что на пристани Лебяжье есть вооруженные матросы красноармейцы, они у меня реквизировали 3 п. муки сволочи, привыкли грабить»), хотя сам он на допросе, состоявшемся в тот же день, утверждал, что в это время безвылазно сидел в деревне и даже слыхом не слыхивал о степановцах! «Я и в Лебяжьем-то не был ни разу за лето, кроме того я пришел в то время, как мне разсылка принесла повестку явиться в Лебяжье, я явился и меня арестовали; помимо этого ни раза не был в Лебяжье» – шамкал пожилой крестьянин. А в конце допроса и вовсе покорился воле настойчивого следователя, махнув на себя рукой: «Воля ваша, што хочете, то и делайте, ну только я прилюдно говорил, што в это время меня в Лебяжье не было и никак способствования я не делал белогвардейцам каким-то; нечего этова я не знал и не слыхал… Пущай говорят, но только я этова не делал!»
Матросам поверили на слово (как же – советские работники!), и ретивые следователи решили «завравшегося» старикана отправить на тот свет раньше срока. Не помогла ему и его нелегкая трудовая автобиография, честно изложенная им в протоколе единственного допроса. Виной несчастного крестьянина стало его запирательство на основании «письменного заявления советских работников», а также его материальное состояние (у него была летом старая кладь, от продажи которой он выручил 200 р., а денежки заныкал). Так люди становились жертвой обычной человеческой подлости – неопытные следователи, не имевшие навыков юридического образования, отправляли их на тот свет по доносам и наветам, не удосуживаясь проверить ложь последних.
Среди множества арестованных оказались и довольно незаурядные личности – например Павел Иванович Романов, уроженец Симбирской губернии, в прошлом был личным секретарем чрезвычайного комиссара сводных революционных войск. Арестованные врачи, чета Корниловых, Роман Романович и Мария Тимофеевна, приехавшие в Уржумский уезд из далекой Якутии и сами якуты по происхождению, оказались членами партии якутских федералистов. Членов не-советских партий тоже причисляли к врагам. И Романова, и Корниловых расстреляли, как врагов советской власти.
Вот как описывал производство арестов и истязания несчастных жертв князь Н.Д. Жевахов в своих воспоминаниях: «На первых порах, как я уже сказал, практиковались обыски якобы скрытого оружия, и в каждый дом, на каждой улице, беспрерывно днем и ночью, являлись вооруженные до зубов солдаты в сопровождении агентов чрезвычайки и открыто грабили все, что им попадалось под руку. Никаких обысков они не производили, а имея списки намеченных жертв, уводили их с собой в чрезвычайку, предварительно ограбив как сами жертвы, так и их родных и близких. Всякого рода возражения были бесполезны и приставленное ко лбу дуло револьвера было ответом на попытку отстоять хотя бы самые необходимые вещи. Грабили все, что могли унести с собой. И запуганные обыватели были счастливы, если такие визиты злодеев и разбойников оканчивались только грабежом.
….Никакое воображение не способно представить себе картину этих истязаний. Людей раздевали догола, связывали кисти рук веревкой и подвешивали к перекладинам с таким расчетом, чтобы ноги едва касались земли, а затем медленно и постепенно расстреливали из пулеметов, ружей или револьверов. Пулеметчик раздроблял сначала ноги, для того чтобы они не могли поддерживать туловища, затем наводил прицел на руки и в таком виде оставлял висеть свою жертву, истекающую кровью… Насладившись мучением страдальцев, он принимался снова расстреливать ее в разных местах до тех пор, пока живой человек превращался в безформенную кровавую массу, и только после этого добивал ее выстрелом в лоб. Тут же сидели и любовались казнями приглашенные «гости», которые пили вино, курили и играли на пианино или балалайках43».
Гадая, кто их мог сдать степановцам, матросы возможно вспомнили негостеприимного марамзинского старика и «отблагодарили» его, написав донос в ЧК. В нем сообщалось, что старик якобы ездил в Лебяжье и сдал их степановцам, ругал их нехорошими лебяжскими словами и сожалел, что продал муку по дешевке («заявлял банде, что на пристани Лебяжье есть вооруженные матросы красноармейцы, они у меня реквизировали 3 п. муки сволочи, привыкли грабить»), хотя сам он на допросе, состоявшемся в тот же день, утверждал, что в это время безвылазно сидел в деревне и даже слыхом не слыхивал о степановцах! «Я и в Лебяжьем-то не был ни разу за лето, кроме того я пришел в то время, как мне разсылка принесла повестку явиться в Лебяжье, я явился и меня арестовали; помимо этого ни раза не был в Лебяжье» – шамкал пожилой крестьянин. А в конце допроса и вовсе покорился воле настойчивого следователя, махнув на себя рукой: «Воля ваша, што хочете, то и делайте, ну только я прилюдно говорил, што в это время меня в Лебяжье не было и никак способствования я не делал белогвардейцам каким-то; нечего этова я не знал и не слыхал… Пущай говорят, но только я этова не делал!»
Матросам поверили на слово (как же – советские работники!), и ретивые следователи решили «завравшегося» старикана отправить на тот свет раньше срока. Не помогла ему и его нелегкая трудовая автобиография, честно изложенная им в протоколе единственного допроса. Виной несчастного крестьянина стало его запирательство на основании «письменного заявления советских работников», а также его материальное состояние (у него была летом старая кладь, от продажи которой он выручил 200 р., а денежки заныкал). Так люди становились жертвой обычной человеческой подлости – неопытные следователи, не имевшие навыков юридического образования, отправляли их на тот свет по доносам и наветам, не удосуживаясь проверить ложь последних.
Среди множества арестованных оказались и довольно незаурядные личности – например Павел Иванович Романов, уроженец Симбирской губернии, в прошлом был личным секретарем чрезвычайного комиссара сводных революционных войск. Арестованные врачи, чета Корниловых, Роман Романович и Мария Тимофеевна, приехавшие в Уржумский уезд из далекой Якутии и сами якуты по происхождению, оказались членами партии якутских федералистов. Членов не-советских партий тоже причисляли к врагам. И Романова, и Корниловых расстреляли, как врагов советской власти.
Вот как описывал производство арестов и истязания несчастных жертв князь Н.Д. Жевахов в своих воспоминаниях: «На первых порах, как я уже сказал, практиковались обыски якобы скрытого оружия, и в каждый дом, на каждой улице, беспрерывно днем и ночью, являлись вооруженные до зубов солдаты в сопровождении агентов чрезвычайки и открыто грабили все, что им попадалось под руку. Никаких обысков они не производили, а имея списки намеченных жертв, уводили их с собой в чрезвычайку, предварительно ограбив как сами жертвы, так и их родных и близких. Всякого рода возражения были бесполезны и приставленное ко лбу дуло револьвера было ответом на попытку отстоять хотя бы самые необходимые вещи. Грабили все, что могли унести с собой. И запуганные обыватели были счастливы, если такие визиты злодеев и разбойников оканчивались только грабежом.
….Никакое воображение не способно представить себе картину этих истязаний. Людей раздевали догола, связывали кисти рук веревкой и подвешивали к перекладинам с таким расчетом, чтобы ноги едва касались земли, а затем медленно и постепенно расстреливали из пулеметов, ружей или револьверов. Пулеметчик раздроблял сначала ноги, для того чтобы они не могли поддерживать туловища, затем наводил прицел на руки и в таком виде оставлял висеть свою жертву, истекающую кровью… Насладившись мучением страдальцев, он принимался снова расстреливать ее в разных местах до тех пор, пока живой человек превращался в безформенную кровавую массу, и только после этого добивал ее выстрелом в лоб. Тут же сидели и любовались казнями приглашенные «гости», которые пили вино, курили и играли на пианино или балалайках43».
 Обрез времен Гражданской войны. Найден в с. Русский Турек. За одно его наличие полагался расстрел. |
Мария Тимофеевна Корнилова открыла собой печальных список жертв «красного террора» на Уржумской земле – постановление о ее расстреле было вынесено 14 сентября. Ее супруга расстреляли через несколько дней. В последующие три месяца уржумские чекисты активно отправляют в «могилевскую губернию» злостных контрреволюционеров, не считаясь ни с происхождением, ни с возрастом, ни с полом. Особенно «урожайным» на расстрелы оказался день 18 октября – тот самый день, когда были убиты лебяжские священники. Вместе с ними было расстреляно еще порядка больше 10 человек. Расстреливали жертв на краю Берсенского лога, а также в Солдатском Лесу и на Белой Речке, в окрестностях Уржума. В Уржуме мне рассказывали, места расстрелов охранялись милицией, чтобы туда не могли подойти посторонние; поэтому многие тела не захоранивались, даже после окончания массовых расстрелов люди боялись ходить в эти места. В народе был посеян страх, что и требовалось советской власти…
Вот что вспоминал о кровавой деятельности Уржумского ЧК старейший житель г. Уржума Борис Александрович Курочкин: «Сразу скажу, арестованных были не десятки, а сотни. Это и бывшие чиновники, учителя, духовенство, крестьяне. Большинство из них были арестованы по доносу. Тюрьма была переполнена, пришлось использовать для задержанных бывшее арестное помещение (на современной улице Революционной.
Отрядом ЧК латышей командовал латыш по фамилии Бирзгал. Успевали ли в ЧК разбираться по каждому арестованному, неизвестно. Хотя там и было несколько следователей, как ни странно, русских следователей по фамилии: Климов, Сонкин, Епифанов и др. Но расправлялись с подозреваемыми в антиреволюционной деятельности беспощадно. Часто можно было видеть и слышать от людей, что опять группу арестованных отвели на казнь. Казни совершались в нескольких точках. Людей расстреливали в Солдатском лесу, с лесу на Белой речке.
Осенью 1918 года я как-то возвращался с Антонкова, нес молоко. Дорога шла через Солдатский лес. Навстречу мне попался отряд конников, который сопровождал осужденных на казнь. Это были люди, одеты не по погоде. До сих пор помню молодую женщину, быть может, учительницу. Истерзанная, в туфельках, с распущенными волосами, она производила очень жалкое зрелище. И так было нередко44».
Обычные расстрелы были еще счастьем для несчастных жертв. Зачастую над ними перед смертью издевались, заставляя умирать в жестоких мучениях. Так было нередко, т.к. в ЧК служило немало отморозков, прошедших жестокую школу войны, для которых смерть стала давно обычным делом, и даже банальные расстрелы для них уже не представляли интереса. Из чужих смертей зачастую разного рода садисты делали себе развлечение. Так, в соседней с Уржумом Казани приговоренных к смерти сжигали на кострах и распинали на крестах. Князь Н.Д. Жевахов описывал, что нередко несчастных погребали заживо, и, если ямы были неглубоки, оттуда еще долго были слышны стоны страдальцев45…
Вот что вспоминал о кровавой деятельности Уржумского ЧК старейший житель г. Уржума Борис Александрович Курочкин: «Сразу скажу, арестованных были не десятки, а сотни. Это и бывшие чиновники, учителя, духовенство, крестьяне. Большинство из них были арестованы по доносу. Тюрьма была переполнена, пришлось использовать для задержанных бывшее арестное помещение (на современной улице Революционной.
Отрядом ЧК латышей командовал латыш по фамилии Бирзгал. Успевали ли в ЧК разбираться по каждому арестованному, неизвестно. Хотя там и было несколько следователей, как ни странно, русских следователей по фамилии: Климов, Сонкин, Епифанов и др. Но расправлялись с подозреваемыми в антиреволюционной деятельности беспощадно. Часто можно было видеть и слышать от людей, что опять группу арестованных отвели на казнь. Казни совершались в нескольких точках. Людей расстреливали в Солдатском лесу, с лесу на Белой речке.
Осенью 1918 года я как-то возвращался с Антонкова, нес молоко. Дорога шла через Солдатский лес. Навстречу мне попался отряд конников, который сопровождал осужденных на казнь. Это были люди, одеты не по погоде. До сих пор помню молодую женщину, быть может, учительницу. Истерзанная, в туфельках, с распущенными волосами, она производила очень жалкое зрелище. И так было нередко44».
Обычные расстрелы были еще счастьем для несчастных жертв. Зачастую над ними перед смертью издевались, заставляя умирать в жестоких мучениях. Так было нередко, т.к. в ЧК служило немало отморозков, прошедших жестокую школу войны, для которых смерть стала давно обычным делом, и даже банальные расстрелы для них уже не представляли интереса. Из чужих смертей зачастую разного рода садисты делали себе развлечение. Так, в соседней с Уржумом Казани приговоренных к смерти сжигали на кострах и распинали на крестах. Князь Н.Д. Жевахов описывал, что нередко несчастных погребали заживо, и, если ямы были неглубоки, оттуда еще долго были слышны стоны страдальцев45…
Солдатский лес около г. Уржума – место расстрелов во времена «красного террора».
Надо отдать должное работникам «пера и топора», расстреливали конечно не всех подряд. По предположению Г.А. Гаврилова, число задержанных вятскими «чрезвычайками» исчислялось в 1918-1920 гг. десятками тысяч, большая часть из которых была отпущена после установления личности, как это было в случае с лебяжским иконописцем Шаромовым, или переданы в распоряжение милиции за неполитические преступления. Многие делали подписку «о недопущении в дальнейшем контрреволюционной деятельности» или отделывались штрафами. Однако в большинстве своем подобное касалось только крестьян и близким им социальных групп. С представителями других бывших классов разговор был более строгий. Очевидно, где-то в пределах Вятской губернии был создан и концентрационный лагерь, куда сплавлялись подозрительные лица (в основном бывшие полицейские и офицеры) с формулировкой «до окончания Ижевского восстания», а то и вовсе «до окончания Гражданской войны». Не исключено, что уржумских заключенных могли отправлять в Соловецкий лагерь, т.к. в то время в стране он был единственным концентрационным лагерем. Таких лиц, подозрительных для новой власти, но не вредившей ей, было отправлено с территории Уржумского уезда около десятка, например бывший урядник Костицын Григорий Игнатович, бывший царский офицер С.Г. Мосунов и другие. Этим повезло, в других местах губернии «бывших» чаще всего отправляли в расход.
Особенно внимательно и чутко в ЧК относились к духовенству, в котором советская власть видела скрытых контрреволюционеров в первую очередь, и хватали их по малейшему подозрению. В сентябре 1918 года в уездные города Поволжья поступила от ЧК Восточного фронта следующая телеграмма-приказ от М.И. Лациса: «На чехословацком фронте по всей прифронтовой полосе наблюдается самая широкая необузданная агитация духовенства против советской власти… Ввиду этой явной контрреволюционной работы духовенства предписываю всем прифронтовым Чрезвычайкомам обратить особое внимание на духовенство, установив тщательный надзор за ними, и подвергать расстрелу каждого из них, несмотря на его сан, кто дерзнет выступить словом или делом против советской власти. Приказ этот разослать уездным агитационным и волостным советам46». Советские чекисты приняли эти слова как руководство к действию.
Уржумская ЧК 13 сентября вынесла собственное постановление: «Уржумская комиссия по борьбе с контрреволюцией предписывает всех попов, выступивших с контрреволюционными проповедями и агитациями, немедленно арестовывать и препровождать в комиссию с протоколами обвинения». 4 октября вышло еще более жесткое указание: «Комиссия предлагает попов, замеченных в противосоветской агитации, немедленно арестовывать и доставлять в комиссию, при сопротивлении же расстреливать на месте47». Кроме контрреволюционной агитации, духовенство предписывалось арестовывать за участие в белогвардейских и контрреволюционных организациях, за сочувствие «белым», за выдачу им лиц, сочувствующих советской власти.
Так было положено начало осенней волне арестов священнослужителей в Уржумском уезде. Спустя 2 дня после выхода последнего постановления, 6 октября «кожаные куртки» наведались в село Лебяжье и арестовали здесь только 2 священнослужителей – о. Василия Несмелова и о. Михаила Зырина. Поводом для ареста стали показания лебяжского коменданта Монахова, что на колокольне церкви находился во время мятежа пулемет, а сами священники ушли из села вместе с «белыми». Согласно материалам «дела», чекисты на дом к обоим священникам нагрянули с ордером на производство обыска и ареста. В доме о. Василия орудовал некто Павлов. В ордере, который он предъявил семье священника, значилось: «Ордер поручается Павлову произвести обыск, ревизию, выемку документации и книг, наложение, запрещение и арест о. Василия, проживающего в селе и волости Лебяжье. В зависимости от результатов обыска задержание, арест и обыск 1918 год октября 6 дня48».
В доме священника были изъяты: переписка, серебряный крест, карты, подзорная труба и 2 ящика разных галантерейных товаров неизвестного хозяина. На все это был составлен протокол с подписью хозяина дома81 . Вещи были отправлены в местную комендатуру, где комендант Монахов также дал расписку, что им были получены «приняты от фронтовой ЧК разные галантерейные и мануфактурные вещи49». Интересно, что в другой расписке уже значилось: «Приняты от Павлова по ордеру от 6 октября за №327 отобранные вещи 1 подзорная труба, 1 серебряный крест50»; видимо вещи на месте прошли определенный «отсев», а остальное было направлено вместе с арестованными в уездное ЧК в качестве «вещдоков».
Арестованных отправили на пароходе вместе в Уржумскую тюрьму, куда сплавляли всех арестованных по подозрению в контрреволюции. Вот что вспоминала дочь о. Василия в упоминавшемся ранее письме: «… Это было в 17-18 годах. Забирали и разоряли все семьи священнослужителей. Эта участь не обошла и нашу семью. У нас отобрали тогда всю мебель, а нас всех оставили в одной комнатке, а потом и совсем выгнали. А папа пришел домой со службы и не дали даже поесть. Его забрали в чем был (подрясник, ряса) и увезли в Уржумскую тюрьму на пароходе. Мама ездила туда из Лебяжья в Уржум, но в живых отца уже не застала. Он был расстрелян. Я помню, как отец всех нас поцеловал, благословили, ушел под конвоем51».
В тот же день 6 октября священники Зирин и Несмелов были допрошены, а допросы их документально зафиксированы. После рассказа о. Михаила Зирина, приводившегося в предыдущей главе, следователь записал : «Допрашиваемый Зирин все время держался крайне взволнованно, и ни на один вопрос не ответил прямо и после несколько раз повторял сказанное и уяснялся, держал себя все время непонимающим52».
Семья лебяжского священника Михаила Зирина. Дореволюционное фото.
Как видно из показаний священников, оба они были к этому времени уже морально сломлены, прекрасно осознавая, что их ждет, путались в показаниях и даже противоречили друг другу, что стало для чекистов доказательством их вины. Им было предъявлено одно обвинение – «участие в белогвардейском Степановском мятеже53», они де своими действиями благоволили степановцам и разрешили им поставить пулемет на колокольне, хотя прямых доказательств этому не было, а также ушли вместе с «белыми». Почему-то тогда считалось, если человек уходил вместе с «белыми» от красных, значит точно он являлся контрреволюционером; за это полагалось только одно наказание – расстрел.
Само следствие, судя по сохранившемуся «делу», было очень примитивным, как и тысячи ему подобных. Опиралось оно на показания арестованных и Монахова, который на месте провел «собственное расследование», приняв за чистую монету все слухи, бродившие по Лебяжью, например, что на колокольне церкви был не только дозорный пост, но и пулемет, доставленный туда с разрешения попов. В своих показаниях он утверждал: «4 августа вступление было белогвардейцев в Лебяжье, на что священники содействовали, разрешив поставить пулемет на колокольне для дальнего обстрела местности да всеми качествами благоволили белым. При вступлении советских войск (6 августа) священники удрали, а также диакон отстал от них. Числа 25 августа священники вернулись, послали к коменданту Лебяжья сторожа звонаря, можно ли начать службу. Я сказал, пожалуйста, почему вы раньше где были. Они сказали, мы ушли от испуга. Другой говорил, что я ушел ибо не моя неделя службы54».
Разумеется, никто из чекистов не удосужился послать в Лебяжье своих агентов проверить показания Монахова, ему поверили на слово. Правда, один свидетель все же был допрошен – звонарь церкви, показания которого я приводил в предыдущей главе и который сам толком ничего не знал. Это было для того времени даже более чем достаточно – в большинстве сохранившихся «дел» того времени, все показания опирались на один-единственный донос и допрос подозреваемых, а остальное следователь должен был «додумать» сам и лучше бы не в пользу обвиняемого. Нередки были случаи, когда чересчур ретивый следователь, не находя повода для осуждения арестованного, попросту придумывал их; именно потому большинство расстрельных приговоров того времени выглядит так нелепо. Чем больше «контрреволюционеров» отправишь раков ловить – тем лучше. В дальнейшем такая практика была распространена среди чекистов во все годы сталинского правления, когда показания выбивались силой. Но в 1918 году в последнем не было нужды, т.к. следователи и не пытались доказать вину обвиняемого. Это не удивляет, если вспомнить, что здесь большую роль играли такие мотивы, как убийства по разнарядкам или чисто из-за жалования, о чем уже говорилось: больше убьешь – больше заработаешь.
Позднее многие чекисты руководствовались рекомендациями Лациса, изложенными на страницах Казанского журнала «Красный террор» 1 ноября 1918 г.: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».
Показания лебяжского звонаря, как видно из них, ничего не дали – был ли пулемет на колокольне, тот не знал. Пункт обвинения о пулемете на колокольне рассыпался, не имея доказательств, но был еще один пункт – уход из села вместе с «белыми», хотя этот уход был еще до разгрома степановцев, а также то, что обвиняемые все врали и путались в показаниях. Ну вот врут гады и все тут! Разумеется, можно было найти кучу доказательств, что уход из села был еще ДО разгрома «белых», но в этом случае вся их вина сводилась бы на «нет», но явных «контрреволюционеров» по Лебяжской волости катастрофически не хватало, и дурак-следователь подписывает смертный приговор невиновным людям, не отпускать же их восвояси…
Если посмотреть аналогичные дела по южным уездам, можно увидеть картину, что и другие «дела» «шились» подобным же образом – без доказательств, на основании доносов и «запирательства» обвиняемого, а обвинения выносились такие, что ни в 1920-е, ни даже в 1930-е ни один следователь не принял бы их серьезно, а ведь в ЧК сидели отнюдь не дураки. Почему так делалось? Был «красный террор», должны были быть и жертвы. Разумеется, немалую роль здесь играли и стимулы – поощрения, награды, повышения, а сидеть в ЧК маленького городка было маленьким удовольствием.
В постановлении о расстреле лебяжских священников говорилось: «Чрезвычайная комиссия при Совнаркоме по борьбе с контрреволюцией на Чехословацком фронте, разсмотрев дело священников с. Лебяжье Лебяжской волости Уржумского уезда граждан Зирина Михаила Михайловича и Несмелова Василия Васильевича по обвинению их в соучастии в белогвардейском контрреволюционном движении при занятии с. Лебяжье, принимая во внимание показания коменданта села т. Монахова, а также то, что показания как гр. Зирина, так и Несмелова являются сплошной ложью, т.к. в своих показаниях они противоречат друг другу, и что при занятии села обратно советскими войсками они очевидно почувствовав свою вину бежали вместе с белыми, признать их вину в соучастии белогвардейских бандах и постановила: граждан Зирина и Несмелова расстрелять55».
Приговоренные к смерти, батюшки содержались после приговора в Уржумской тюрьме больше недели. Это было следствием того, что у ЧК и без того было много «работы».
* * *
Аресты духовенства происходили и в других местах уезда. В селах Салтакьял и Хлебниково были также арестованы духовные лица по обвинению в причастности к мятежу и приговорены к расстрелу. В с. Салтакъял был арестован по навету крестьян, не согласных с разделом земли, священник Анатолий Ивановский. Батюшка служил в селе с 1901 г. и немало в прошлом сделал добра для своих прихожан, был прекрасным отцом для своих семерых дочерей и троих сыновей. Как обычно, батюшку обвинили в агитации против советской власти. В приговоре о. Анатолий был назван «как белогвардеец, который ведет агитацию против Советов даже проповедями». В доме священника был произведен обыск. Нашли например письмо дочери из Казани, написанное 9 августа 1918 г. во время бело-чешского мятежа, в котором она описывала, с какой радостью встречало чехов население города. Это тоже вменили батюшке в вину.
Вместе с батюшкой было арестовано еще несколько человек, в т.ч. «опричник его», как написали в документе, Иван Филимонович Соколов. Всем им втюхали обвинение в антисоветской агитации и участие в Степановском мятеже, и вообще все они де насквозь пропитаны духом монархического строя. Короче, если уж обвинять, так уж по всем пунктам! Арестованному Демакову предъявили следующее обвинение: «Гражданин д. Визимки Павел Кузьмич Демаков арестовывается как контрреволюционер, который привозил белогвардейцев, обезоружил коллектив и указывал руководителей коллектива, которого сопровождаем в Чрезвычайную следственную комиссию с членом коллектива Иваном Екимичем Роженцовым». Разумеется, сам Демаков это напрочь отрицал.
На допросе 16 октября 1918 года о. Анатолий своей вины не признал, сказав: «В с. Салтакъял я переехал в 1901 г. из псаломщиков в священники, где и служу по настоящее время. Население до революции и во время первой революции ко мне относилось хорошо и насилия со стороны населения не видел. Вторая революция меня застала в с. Салтакъял и участия в деле революции не принимал. Во вторую революцию население ко мне относилось хорошо. Я населению своего прихода ничего на почве политики не говорил и агитации никакой не вел, а на почве религии я говорил в церкви поучительные статьи о гонении на церковь в Петрограде (месяца и числа не помню)…»
Священник с. Салтакъял Анатолий Ивановский в кругу семьи.
Дореволюционное фото (предоставлено священником Вячеславом Михайловым).
Священника спросили, как он относится к закону об отделении Церкви от государства. На это последовал ответ: «Это значит лишить государственную власть благословения Божьего». На вопрос, признает ли он советскую власть, Ивановский ответил: «В гражданских делах признаю, а в церкви и агитации против советской власти я не вел». «Виновным себя не признаю, в том и подписуюсь» - заканчивается протокол первого допроса.
18 октября состоялся повторный допрос. На нем о.Анатолий говорил, указав в том числе и причину доноса на него: «После окончания семинарии состоял на должности псаломщика до 1901 г. В 1901 г. занял должность священника в с. Салтакъял, где находился до сего времени. Сельчане вообще относятся хорошо, но есть и лица недоброжелательные. Инцидент получился при разделе земли, приходским сходом было решено землю мне оставить т.к. жалования я не получаю, но крестьяне некоторые села Салтакъяла этим не были довольны и засеяли весной свои участки Ельмихеев Александр и Леухин Спиридон с. Салтакъяла, предполагаю, что они на меня донесли об агитации против советской власти. Против власти я лично не агитировал, а только читал воззвания патриарха Тихона и церковного собора. Я предполагал, что я должен исполнять предписания высшей церковной власти и что советская власть не должна вмешиваться в церковных делах, т.к. согласно декрета об отделении церквей от государства. В воззвании патриарха Тихона говорится против власти, что сейчас идет гонение над церквями, отбирается церковное имущество и здания. этому не верить я не могу. Я исполнял свои обязанности, а если это не исполнять то должно уйти с должности.
На вопрос, если вы видите в предписаниях высшего вашего начальства неправильность, вы можете об этом сообщить Власти, ответил, не могу определить. В воззвании патриарха Тихона сказано, что людей производивших насилия над церквями исключить из православия, а против советской власти ничего не сказано. В учредительное собрание я голосовал за церковную группу, номер я не помню, как будто №10. В политической партии никогда не участвовал и не сочувствую, но сочувствую идее социализма. В селе крестьяне настроены разно и некоторые держатся определенно за Власть, хотя не знаю, как они это делают, может быть в целях личных. Большинство из крестьян принимают советскую власть как факт и только повинуются власти какая то не была. На распоряжения советской власти, например о введении твердых цен, реквизиции хлеба и т.д. определенно сказать не могу т.к. с одним первое время соглашаюсь, а с другими другое. Цели белогвардейцев и чехословаков не знаю, знаю только, что народоволие воюет против красной. Письмо написано моей дочерью Верой, проживающей в Казани, почтовый адрес не знаю, пишу письма в писчебумажный магазин Кропотова на Рыбнозаводской площади. Я предполагаю, что дочь моя это пишет не по убеждению, но просто описывает ликование при появлении чехословаков, и думаю, что она свободно бы присоединилась к ликованию при встрече красноармейцев, если бы окружающие принимали учавствие. Дочь моя является слушательницей Высших женских курсов. В политических партиях она никогда не участвовала. Вообще мнение ея последнее время не знаю. Советскую власть я признаю как факт и исполняю ея распоряжения. Для меня безразлична, какая власть бы не была, лишь бы была она на христианских основах. Царское правительство для меня лучше в том, что церковь не была отделена от государства. Вообще не задавался целью судить, какая власть лучше, какая хуже, лишь бы были между людьми братские отношения».
Причт Салтакъяльской церкви попытался вступиться за своего любимого пастыря. 23 сентября 1918 года было направленно следующее прошение, подписанное диаконом Иоанном Ивановым и псаломщиком Федотом Ефремовым: «17 сентября 1918 года священник села Салтакъял Анатолий Ивановский был взят военной силой и увезен в Уржум на заключение в темницу, по какой причине, мы совершенно объяснить не можем, так как в поведении отца Анатолия Ивановского мы не замечали никаких противозаконных действий: проповедей на политические темы не произносил, а произносил лишь на религиозные темы поучения».
Писала заявление об освобождении мужа и матушка Юлия Михайловна Ивановская:
«Некоторые из прихожан с. Салтакъял сводят просто счета с мужем моим священником с Анатолием Дмитриевичем Ивановским и добиваясь смещения его с должности из с. Салтакъял донесли на него». Прошения не помогли, о. Анатолий был приговорен к расстрелу56.
В Хлебниково был арестован диакон о. Алексий Решетов, который против своей воли оказался втянут в участие в мятеже. Батюшку допрашивали дважды, но была то чистая формальность для составления «дела»; судьба его уже была решена57. Сам батюшка, понимая это, говорил следующее в свое оправдание: «Думаю, что советская власть и ее декреты служат благу народа. На декрет об отделении Церкви от государства смотрю, что он необходим. Врагов советской власти знаю лица, которые препятствуют советской власти, выступают на собраниях против власти Советов. Потому и меры, принятые против власти Советов, считаю правильными. Красный террор считаю необходимым, большевизм должен прибегнуть к красному террору. На выступление чехословаков и белой гвардии смотрю отрицательно. Они не могут принести пользы народу, а почему же контрреволюционный приказ, да я тогда и не подумал. Желательно, чтобы укреплялась советская власть…»
Этот жалкий лепет уже опустившегося от страха человека, не помог ему. В постановлении от 29 октября 1918 г. ему был вынесен смертный приговор: «…Решетов будучи диаконом принимал самое активное участие в политической жизни и действия его были направлены против власти Советов. Будучи назначенным начальником волости контрреволюционером Березинским принял таковое и не уничтожил его приказ, выступал на собрании и в корне срывал советскую власть в своей волости, а также заявлял, что он всегда прочитал бы на собрании контрреволюционные воззвания и приказы, к тому же пользовался популярностью в своей волости. Усматриваю в лице и действиях Решетова контрреволюционную агитацию. А поэтому постановляю : расстрелять».
В некоторых местах священникам удалось спастись от расправы, как это посчастливилось сделать священникам Андрею Кощееву в с. Марисола и протоиерею Уржумского Свято-Троицкого собора Иоанну Короваеву. Рассказывают, когда в Марисоле к батюшке пришли чекисты, тот попросил матушку их накормить, а сам ушел переодеваться. Больше его не видели… Пока матушка развлекала чекистов разговорами, батюшка скрылся через подземный ход в церкви. Возможно, именно после этого случая чекисты стали производить аресты духовенства прямо на месте, в чем бы те не были.
Вот как рассказывал об этом очевидец Б.И. Шабалин: «Утром, против здания волисполкома Иван Лемаков, по народному «комиссар Ванька», родом из деревни Калянурцы и несколько мужиков и о чем – то бурно во весь голос спорили. Волисполком располагался в добротно построенном пятисотенном доме с коридором на каменном фундаменте крытой железом крышей, ранее принадлежащей церковному приходу.
К ним со стороны улицы приближались пять красноармейцев: четверо с винтовкой и один с наганом на поясе спрашивает:
«Напротив, – показывая рукой на полукаменное здание, – здание волисполкома? Как мы можем увидеть секретаря волисполкома Шишигина Николая Ивановича?»
«Да, – отвечает Демаков, – но он пока не успел придти из дома с хутора Шишидино. Хутор находится в 1,5 верстах от села, наверно, скоро прибудет». В этот же момент со стороны школьного сада шагал Николай Иванович и услышал, что его спрашивают приезжие с оружием и в военной форме. Сердце вещун – почуяв недоброе, он быстро скрылся в школьном саду. Подождав четверть часа, немедленно два красноармейца были направлены в Хутор Шиширино за секретарем, но не застав его дома, вернулись.
Тем временем оставшиеся три красноармейца взяли со службы попа Андрея и арестовали моего отца Шабалина Ивана Андреевича и протодьякона Соколова. Батюшка Андрей взмолился: « как же я в церковной ризе поеду в Уржум, мне нужно переодеться» и упросил их дойти до квартиры. Они согласились, благо квартира недалеко, только улицу перейти. Зашли домой, отец Андрей обращается к матушке:
«Матушка, угости-ка «гостей» свежими щами из печки. Они давненько не кушали. А я, пока они кушают, переоденусь.
Матушка встревоженная достает наваристые щи из печки и тут же на кухне разливает в миску и ставит на стол. «Гостей» рассаживает и они прижав винтовки меж ног, приступают к трапезе. «Вы кушайте, соколики, – потчует отец Андрей «гостей», – а я зайду в соседнюю комнату, сброшу ризу, переоденусь и вернусь. «Гости» покушали, ждут, а его все нет. Встревожились, заглянули в соседнюю комнату, а батюшки и след простыл. В начале тридцатых годов я, во время летних каникул, приехал в Корисолу к деду твоему, Григорию Алексеевичу, между прочем, он сказал, что недавно инкогнито (тайно) приходил отец Андрей и переночевал в Корисоле и долго плакал, что люди забыли про Бога, даже и его упрекнул в безбожье, сказав с горечью: «даже ты, Григорий Александрович, не вспоминаешь Бога». Августовское событие 1918 года в селе Марисола окончились тем, что Шабалина И.А., моего отца, продержали в Уржуме три дня, не найдя состава преступления, отпустили, а протодьякона Соколова расстреляли58».
Протоиерей Иоанн Короваев ушел из Уржума вместе со «степановцами» (а вину ему, как настоятелю городского собора, могли вменить серьезную) и уехал в тот самый Салтакъял, в котором был арестован священник Ивановский. В этом селе он появился на свет и здесь у него жили родственники. Батюшка жил в селе так уединенно несколько лет, что не подвергался аресту до самого возвращения в Уржум. Возможно, ему помогали местные крестьяне, наученные горьким опытом.
Вести об арестах быстро долетели до села Новый Торьял, в котором служил священник Михаил Сазанов, довольно незаурядная, одаренная личность. Очевидно, к новой власти он относился тоже не очень и не скрывал этого, почему при въезде чекистов в село, выехал из него под видом бедного марийца, не знающего ни слова по-русски. Его жена с 5 детьми и с оставшимися пожитками на возу долго добиралась вслед за мужем до Кучкинера. Батюшка переменил фамилию и благополучно работал учителем до 1937 г., когда все же был арестован и расстрелян59. Ныне он широко известен в Марийской республике, как ученый-историк и публицист Янтемир.
Двоих лебяжских священнослужителя расстреляли 18 октября 1918 г. В записях о требах в метрической книге Лебяжского прихода за сентябрь того года можно найти такую запись: «Умершие священники В. Несмелов, М. Зырин с диаконом В. Васильевых, с псаломщиком Л. Злобиным». Последние двое не упоминаютсяв «Книге памяти жертв политических репрессий», так же как не упоминается и марисолинский диакон Соколов и многие другие, расстрелянные в те дни.
29 октября 1918 года «за антисоветскую агитацию, сочувствие белым» был расстрелян хлебниковский диакон Решетов60. Прошение верующих не помогло и о.Анатолию Ивановскому. 30 октября 1918 года он принял мученическую смерть близ Уржума по приговору Чрезвычайной Комиссии от 18 октября.. В смертном приговоре в частности указывалось: «…Ивановский действительно распространял и сам лично читал в церкви воззвания патриарха Тихона и другое против власти. Для него лучше царское правительство тем, что церковь не отделена от государства. К советской власти не имеет симпатии. Из того заключается, что Ивановский старается всеми силами воздержаться против существующей власти, а потому постановил: священника Ивановского расстрелять61». По словам уржумского краеведа Н.Б. Пентиной, о. Анатолий был расстрелян «Где-то в Гарях…» Гари – это лесок около города Уржума.
Еще одно место расстрелов около г. Уржума, на берегу речки Шинерки. Тела расстрелянных бросали на лед реки.
«Где-то в Гарях…» Неимоверно трудно, практически невозможно установить места расстрелов 1918 года. Местные жители, если и знали о них, старались помалкивать, даже не рассказывали своим детям. Поэтому так мало свидетельств дошло до нас. Именно потому уникально и бесценно для нас воспоминание жителя г. Уржума Б.А. Курочкина: «Местом казни были Берсенский лог… Весной 1919 года на Шинерке вдруг появились трупы священников. Наверняка их постигла судьба других арестованных, расстреливали священников в Берсенском логу, наверное, были это сельские священники. Не успели захоронить их, а поэтому вешние талые воды вынесли тела в реку62…»
Ныне о. Анатолий прославлен в лике новомучеников Российских. Прославлен в лике новомучеников, к сожалению пока Зарубежной Православной Церковью, и о. Василий Несмелов.
О чем думал о. Василий Несмелов в те последние мгновения своей жизни, стоя на краю Берсенского лога? Где-то там, за его спиной шумел уездный Уржум, отсвечивали на осеннем солнце купола городских церквей, а перед его глазами трепетал кронами древ желтолистный лес, глубоко внизу, на дне лога, журчала своими стремительными водами речка Шинерка, унося в стремительном потоке опадавшие листья. Природа склонялась к своему закату, так же как и жизни стоявших над логом людей, бывших словно на краю жизни и смерти. о. Василий вознес свои светлые очи к небесам и начал молиться Господу за своих мучителей, за тех, кто стоял рядом с ним, за свою семью.
Главный палач махнул рукой, и пуля оборвала молитву.
Особенно внимательно и чутко в ЧК относились к духовенству, в котором советская власть видела скрытых контрреволюционеров в первую очередь, и хватали их по малейшему подозрению. В сентябре 1918 года в уездные города Поволжья поступила от ЧК Восточного фронта следующая телеграмма-приказ от М.И. Лациса: «На чехословацком фронте по всей прифронтовой полосе наблюдается самая широкая необузданная агитация духовенства против советской власти… Ввиду этой явной контрреволюционной работы духовенства предписываю всем прифронтовым Чрезвычайкомам обратить особое внимание на духовенство, установив тщательный надзор за ними, и подвергать расстрелу каждого из них, несмотря на его сан, кто дерзнет выступить словом или делом против советской власти. Приказ этот разослать уездным агитационным и волостным советам46». Советские чекисты приняли эти слова как руководство к действию.
Уржумская ЧК 13 сентября вынесла собственное постановление: «Уржумская комиссия по борьбе с контрреволюцией предписывает всех попов, выступивших с контрреволюционными проповедями и агитациями, немедленно арестовывать и препровождать в комиссию с протоколами обвинения». 4 октября вышло еще более жесткое указание: «Комиссия предлагает попов, замеченных в противосоветской агитации, немедленно арестовывать и доставлять в комиссию, при сопротивлении же расстреливать на месте47». Кроме контрреволюционной агитации, духовенство предписывалось арестовывать за участие в белогвардейских и контрреволюционных организациях, за сочувствие «белым», за выдачу им лиц, сочувствующих советской власти.
Так было положено начало осенней волне арестов священнослужителей в Уржумском уезде. Спустя 2 дня после выхода последнего постановления, 6 октября «кожаные куртки» наведались в село Лебяжье и арестовали здесь только 2 священнослужителей – о. Василия Несмелова и о. Михаила Зырина. Поводом для ареста стали показания лебяжского коменданта Монахова, что на колокольне церкви находился во время мятежа пулемет, а сами священники ушли из села вместе с «белыми». Согласно материалам «дела», чекисты на дом к обоим священникам нагрянули с ордером на производство обыска и ареста. В доме о. Василия орудовал некто Павлов. В ордере, который он предъявил семье священника, значилось: «Ордер поручается Павлову произвести обыск, ревизию, выемку документации и книг, наложение, запрещение и арест о. Василия, проживающего в селе и волости Лебяжье. В зависимости от результатов обыска задержание, арест и обыск 1918 год октября 6 дня48».
В доме священника были изъяты: переписка, серебряный крест, карты, подзорная труба и 2 ящика разных галантерейных товаров неизвестного хозяина. На все это был составлен протокол с подписью хозяина дома81 . Вещи были отправлены в местную комендатуру, где комендант Монахов также дал расписку, что им были получены «приняты от фронтовой ЧК разные галантерейные и мануфактурные вещи49». Интересно, что в другой расписке уже значилось: «Приняты от Павлова по ордеру от 6 октября за №327 отобранные вещи 1 подзорная труба, 1 серебряный крест50»; видимо вещи на месте прошли определенный «отсев», а остальное было направлено вместе с арестованными в уездное ЧК в качестве «вещдоков».
Арестованных отправили на пароходе вместе в Уржумскую тюрьму, куда сплавляли всех арестованных по подозрению в контрреволюции. Вот что вспоминала дочь о. Василия в упоминавшемся ранее письме: «… Это было в 17-18 годах. Забирали и разоряли все семьи священнослужителей. Эта участь не обошла и нашу семью. У нас отобрали тогда всю мебель, а нас всех оставили в одной комнатке, а потом и совсем выгнали. А папа пришел домой со службы и не дали даже поесть. Его забрали в чем был (подрясник, ряса) и увезли в Уржумскую тюрьму на пароходе. Мама ездила туда из Лебяжья в Уржум, но в живых отца уже не застала. Он был расстрелян. Я помню, как отец всех нас поцеловал, благословили, ушел под конвоем51».
В тот же день 6 октября священники Зирин и Несмелов были допрошены, а допросы их документально зафиксированы. После рассказа о. Михаила Зирина, приводившегося в предыдущей главе, следователь записал : «Допрашиваемый Зирин все время держался крайне взволнованно, и ни на один вопрос не ответил прямо и после несколько раз повторял сказанное и уяснялся, держал себя все время непонимающим52».
Семья лебяжского священника Михаила Зирина. Дореволюционное фото.
Как видно из показаний священников, оба они были к этому времени уже морально сломлены, прекрасно осознавая, что их ждет, путались в показаниях и даже противоречили друг другу, что стало для чекистов доказательством их вины. Им было предъявлено одно обвинение – «участие в белогвардейском Степановском мятеже53», они де своими действиями благоволили степановцам и разрешили им поставить пулемет на колокольне, хотя прямых доказательств этому не было, а также ушли вместе с «белыми». Почему-то тогда считалось, если человек уходил вместе с «белыми» от красных, значит точно он являлся контрреволюционером; за это полагалось только одно наказание – расстрел.
Само следствие, судя по сохранившемуся «делу», было очень примитивным, как и тысячи ему подобных. Опиралось оно на показания арестованных и Монахова, который на месте провел «собственное расследование», приняв за чистую монету все слухи, бродившие по Лебяжью, например, что на колокольне церкви был не только дозорный пост, но и пулемет, доставленный туда с разрешения попов. В своих показаниях он утверждал: «4 августа вступление было белогвардейцев в Лебяжье, на что священники содействовали, разрешив поставить пулемет на колокольне для дальнего обстрела местности да всеми качествами благоволили белым. При вступлении советских войск (6 августа) священники удрали, а также диакон отстал от них. Числа 25 августа священники вернулись, послали к коменданту Лебяжья сторожа звонаря, можно ли начать службу. Я сказал, пожалуйста, почему вы раньше где были. Они сказали, мы ушли от испуга. Другой говорил, что я ушел ибо не моя неделя службы54».
Разумеется, никто из чекистов не удосужился послать в Лебяжье своих агентов проверить показания Монахова, ему поверили на слово. Правда, один свидетель все же был допрошен – звонарь церкви, показания которого я приводил в предыдущей главе и который сам толком ничего не знал. Это было для того времени даже более чем достаточно – в большинстве сохранившихся «дел» того времени, все показания опирались на один-единственный донос и допрос подозреваемых, а остальное следователь должен был «додумать» сам и лучше бы не в пользу обвиняемого. Нередки были случаи, когда чересчур ретивый следователь, не находя повода для осуждения арестованного, попросту придумывал их; именно потому большинство расстрельных приговоров того времени выглядит так нелепо. Чем больше «контрреволюционеров» отправишь раков ловить – тем лучше. В дальнейшем такая практика была распространена среди чекистов во все годы сталинского правления, когда показания выбивались силой. Но в 1918 году в последнем не было нужды, т.к. следователи и не пытались доказать вину обвиняемого. Это не удивляет, если вспомнить, что здесь большую роль играли такие мотивы, как убийства по разнарядкам или чисто из-за жалования, о чем уже говорилось: больше убьешь – больше заработаешь.
Позднее многие чекисты руководствовались рекомендациями Лациса, изложенными на страницах Казанского журнала «Красный террор» 1 ноября 1918 г.: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».
Показания лебяжского звонаря, как видно из них, ничего не дали – был ли пулемет на колокольне, тот не знал. Пункт обвинения о пулемете на колокольне рассыпался, не имея доказательств, но был еще один пункт – уход из села вместе с «белыми», хотя этот уход был еще до разгрома степановцев, а также то, что обвиняемые все врали и путались в показаниях. Ну вот врут гады и все тут! Разумеется, можно было найти кучу доказательств, что уход из села был еще ДО разгрома «белых», но в этом случае вся их вина сводилась бы на «нет», но явных «контрреволюционеров» по Лебяжской волости катастрофически не хватало, и дурак-следователь подписывает смертный приговор невиновным людям, не отпускать же их восвояси…
Если посмотреть аналогичные дела по южным уездам, можно увидеть картину, что и другие «дела» «шились» подобным же образом – без доказательств, на основании доносов и «запирательства» обвиняемого, а обвинения выносились такие, что ни в 1920-е, ни даже в 1930-е ни один следователь не принял бы их серьезно, а ведь в ЧК сидели отнюдь не дураки. Почему так делалось? Был «красный террор», должны были быть и жертвы. Разумеется, немалую роль здесь играли и стимулы – поощрения, награды, повышения, а сидеть в ЧК маленького городка было маленьким удовольствием.
В постановлении о расстреле лебяжских священников говорилось: «Чрезвычайная комиссия при Совнаркоме по борьбе с контрреволюцией на Чехословацком фронте, разсмотрев дело священников с. Лебяжье Лебяжской волости Уржумского уезда граждан Зирина Михаила Михайловича и Несмелова Василия Васильевича по обвинению их в соучастии в белогвардейском контрреволюционном движении при занятии с. Лебяжье, принимая во внимание показания коменданта села т. Монахова, а также то, что показания как гр. Зирина, так и Несмелова являются сплошной ложью, т.к. в своих показаниях они противоречат друг другу, и что при занятии села обратно советскими войсками они очевидно почувствовав свою вину бежали вместе с белыми, признать их вину в соучастии белогвардейских бандах и постановила: граждан Зирина и Несмелова расстрелять55».
Приговоренные к смерти, батюшки содержались после приговора в Уржумской тюрьме больше недели. Это было следствием того, что у ЧК и без того было много «работы».
* * *
Аресты духовенства происходили и в других местах уезда. В селах Салтакьял и Хлебниково были также арестованы духовные лица по обвинению в причастности к мятежу и приговорены к расстрелу. В с. Салтакъял был арестован по навету крестьян, не согласных с разделом земли, священник Анатолий Ивановский. Батюшка служил в селе с 1901 г. и немало в прошлом сделал добра для своих прихожан, был прекрасным отцом для своих семерых дочерей и троих сыновей. Как обычно, батюшку обвинили в агитации против советской власти. В приговоре о. Анатолий был назван «как белогвардеец, который ведет агитацию против Советов даже проповедями». В доме священника был произведен обыск. Нашли например письмо дочери из Казани, написанное 9 августа 1918 г. во время бело-чешского мятежа, в котором она описывала, с какой радостью встречало чехов население города. Это тоже вменили батюшке в вину.
Вместе с батюшкой было арестовано еще несколько человек, в т.ч. «опричник его», как написали в документе, Иван Филимонович Соколов. Всем им втюхали обвинение в антисоветской агитации и участие в Степановском мятеже, и вообще все они де насквозь пропитаны духом монархического строя. Короче, если уж обвинять, так уж по всем пунктам! Арестованному Демакову предъявили следующее обвинение: «Гражданин д. Визимки Павел Кузьмич Демаков арестовывается как контрреволюционер, который привозил белогвардейцев, обезоружил коллектив и указывал руководителей коллектива, которого сопровождаем в Чрезвычайную следственную комиссию с членом коллектива Иваном Екимичем Роженцовым». Разумеется, сам Демаков это напрочь отрицал.
На допросе 16 октября 1918 года о. Анатолий своей вины не признал, сказав: «В с. Салтакъял я переехал в 1901 г. из псаломщиков в священники, где и служу по настоящее время. Население до революции и во время первой революции ко мне относилось хорошо и насилия со стороны населения не видел. Вторая революция меня застала в с. Салтакъял и участия в деле революции не принимал. Во вторую революцию население ко мне относилось хорошо. Я населению своего прихода ничего на почве политики не говорил и агитации никакой не вел, а на почве религии я говорил в церкви поучительные статьи о гонении на церковь в Петрограде (месяца и числа не помню)…»
Священник с. Салтакъял Анатолий Ивановский в кругу семьи.
Дореволюционное фото (предоставлено священником Вячеславом Михайловым).
Священника спросили, как он относится к закону об отделении Церкви от государства. На это последовал ответ: «Это значит лишить государственную власть благословения Божьего». На вопрос, признает ли он советскую власть, Ивановский ответил: «В гражданских делах признаю, а в церкви и агитации против советской власти я не вел». «Виновным себя не признаю, в том и подписуюсь» - заканчивается протокол первого допроса.
18 октября состоялся повторный допрос. На нем о.Анатолий говорил, указав в том числе и причину доноса на него: «После окончания семинарии состоял на должности псаломщика до 1901 г. В 1901 г. занял должность священника в с. Салтакъял, где находился до сего времени. Сельчане вообще относятся хорошо, но есть и лица недоброжелательные. Инцидент получился при разделе земли, приходским сходом было решено землю мне оставить т.к. жалования я не получаю, но крестьяне некоторые села Салтакъяла этим не были довольны и засеяли весной свои участки Ельмихеев Александр и Леухин Спиридон с. Салтакъяла, предполагаю, что они на меня донесли об агитации против советской власти. Против власти я лично не агитировал, а только читал воззвания патриарха Тихона и церковного собора. Я предполагал, что я должен исполнять предписания высшей церковной власти и что советская власть не должна вмешиваться в церковных делах, т.к. согласно декрета об отделении церквей от государства. В воззвании патриарха Тихона говорится против власти, что сейчас идет гонение над церквями, отбирается церковное имущество и здания. этому не верить я не могу. Я исполнял свои обязанности, а если это не исполнять то должно уйти с должности.
На вопрос, если вы видите в предписаниях высшего вашего начальства неправильность, вы можете об этом сообщить Власти, ответил, не могу определить. В воззвании патриарха Тихона сказано, что людей производивших насилия над церквями исключить из православия, а против советской власти ничего не сказано. В учредительное собрание я голосовал за церковную группу, номер я не помню, как будто №10. В политической партии никогда не участвовал и не сочувствую, но сочувствую идее социализма. В селе крестьяне настроены разно и некоторые держатся определенно за Власть, хотя не знаю, как они это делают, может быть в целях личных. Большинство из крестьян принимают советскую власть как факт и только повинуются власти какая то не была. На распоряжения советской власти, например о введении твердых цен, реквизиции хлеба и т.д. определенно сказать не могу т.к. с одним первое время соглашаюсь, а с другими другое. Цели белогвардейцев и чехословаков не знаю, знаю только, что народоволие воюет против красной. Письмо написано моей дочерью Верой, проживающей в Казани, почтовый адрес не знаю, пишу письма в писчебумажный магазин Кропотова на Рыбнозаводской площади. Я предполагаю, что дочь моя это пишет не по убеждению, но просто описывает ликование при появлении чехословаков, и думаю, что она свободно бы присоединилась к ликованию при встрече красноармейцев, если бы окружающие принимали учавствие. Дочь моя является слушательницей Высших женских курсов. В политических партиях она никогда не участвовала. Вообще мнение ея последнее время не знаю. Советскую власть я признаю как факт и исполняю ея распоряжения. Для меня безразлична, какая власть бы не была, лишь бы была она на христианских основах. Царское правительство для меня лучше в том, что церковь не была отделена от государства. Вообще не задавался целью судить, какая власть лучше, какая хуже, лишь бы были между людьми братские отношения».
Причт Салтакъяльской церкви попытался вступиться за своего любимого пастыря. 23 сентября 1918 года было направленно следующее прошение, подписанное диаконом Иоанном Ивановым и псаломщиком Федотом Ефремовым: «17 сентября 1918 года священник села Салтакъял Анатолий Ивановский был взят военной силой и увезен в Уржум на заключение в темницу, по какой причине, мы совершенно объяснить не можем, так как в поведении отца Анатолия Ивановского мы не замечали никаких противозаконных действий: проповедей на политические темы не произносил, а произносил лишь на религиозные темы поучения».
Писала заявление об освобождении мужа и матушка Юлия Михайловна Ивановская:
«Некоторые из прихожан с. Салтакъял сводят просто счета с мужем моим священником с Анатолием Дмитриевичем Ивановским и добиваясь смещения его с должности из с. Салтакъял донесли на него». Прошения не помогли, о. Анатолий был приговорен к расстрелу56.
 Церковь в с. Хлебниково, в которой служил диакон Константин Решетов, расстрелянный во время «красного террора». |
Этот жалкий лепет уже опустившегося от страха человека, не помог ему. В постановлении от 29 октября 1918 г. ему был вынесен смертный приговор: «…Решетов будучи диаконом принимал самое активное участие в политической жизни и действия его были направлены против власти Советов. Будучи назначенным начальником волости контрреволюционером Березинским принял таковое и не уничтожил его приказ, выступал на собрании и в корне срывал советскую власть в своей волости, а также заявлял, что он всегда прочитал бы на собрании контрреволюционные воззвания и приказы, к тому же пользовался популярностью в своей волости. Усматриваю в лице и действиях Решетова контрреволюционную агитацию. А поэтому постановляю : расстрелять».
В некоторых местах священникам удалось спастись от расправы, как это посчастливилось сделать священникам Андрею Кощееву в с. Марисола и протоиерею Уржумского Свято-Троицкого собора Иоанну Короваеву. Рассказывают, когда в Марисоле к батюшке пришли чекисты, тот попросил матушку их накормить, а сам ушел переодеваться. Больше его не видели… Пока матушка развлекала чекистов разговорами, батюшка скрылся через подземный ход в церкви. Возможно, именно после этого случая чекисты стали производить аресты духовенства прямо на месте, в чем бы те не были.
Вот как рассказывал об этом очевидец Б.И. Шабалин: «Утром, против здания волисполкома Иван Лемаков, по народному «комиссар Ванька», родом из деревни Калянурцы и несколько мужиков и о чем – то бурно во весь голос спорили. Волисполком располагался в добротно построенном пятисотенном доме с коридором на каменном фундаменте крытой железом крышей, ранее принадлежащей церковному приходу.
К ним со стороны улицы приближались пять красноармейцев: четверо с винтовкой и один с наганом на поясе спрашивает:
«Напротив, – показывая рукой на полукаменное здание, – здание волисполкома? Как мы можем увидеть секретаря волисполкома Шишигина Николая Ивановича?»
«Да, – отвечает Демаков, – но он пока не успел придти из дома с хутора Шишидино. Хутор находится в 1,5 верстах от села, наверно, скоро прибудет». В этот же момент со стороны школьного сада шагал Николай Иванович и услышал, что его спрашивают приезжие с оружием и в военной форме. Сердце вещун – почуяв недоброе, он быстро скрылся в школьном саду. Подождав четверть часа, немедленно два красноармейца были направлены в Хутор Шиширино за секретарем, но не застав его дома, вернулись.
Тем временем оставшиеся три красноармейца взяли со службы попа Андрея и арестовали моего отца Шабалина Ивана Андреевича и протодьякона Соколова. Батюшка Андрей взмолился: « как же я в церковной ризе поеду в Уржум, мне нужно переодеться» и упросил их дойти до квартиры. Они согласились, благо квартира недалеко, только улицу перейти. Зашли домой, отец Андрей обращается к матушке:
«Матушка, угости-ка «гостей» свежими щами из печки. Они давненько не кушали. А я, пока они кушают, переоденусь.
Матушка встревоженная достает наваристые щи из печки и тут же на кухне разливает в миску и ставит на стол. «Гостей» рассаживает и они прижав винтовки меж ног, приступают к трапезе. «Вы кушайте, соколики, – потчует отец Андрей «гостей», – а я зайду в соседнюю комнату, сброшу ризу, переоденусь и вернусь. «Гости» покушали, ждут, а его все нет. Встревожились, заглянули в соседнюю комнату, а батюшки и след простыл. В начале тридцатых годов я, во время летних каникул, приехал в Корисолу к деду твоему, Григорию Алексеевичу, между прочем, он сказал, что недавно инкогнито (тайно) приходил отец Андрей и переночевал в Корисоле и долго плакал, что люди забыли про Бога, даже и его упрекнул в безбожье, сказав с горечью: «даже ты, Григорий Александрович, не вспоминаешь Бога». Августовское событие 1918 года в селе Марисола окончились тем, что Шабалина И.А., моего отца, продержали в Уржуме три дня, не найдя состава преступления, отпустили, а протодьякона Соколова расстреляли58».
Протоиерей Иоанн Короваев ушел из Уржума вместе со «степановцами» (а вину ему, как настоятелю городского собора, могли вменить серьезную) и уехал в тот самый Салтакъял, в котором был арестован священник Ивановский. В этом селе он появился на свет и здесь у него жили родственники. Батюшка жил в селе так уединенно несколько лет, что не подвергался аресту до самого возвращения в Уржум. Возможно, ему помогали местные крестьяне, наученные горьким опытом.
 Священник с. Торьял Михаил Сазонов, избежавший расправы в 1918-ом, но погибший в 1937-ом. |
Двоих лебяжских священнослужителя расстреляли 18 октября 1918 г. В записях о требах в метрической книге Лебяжского прихода за сентябрь того года можно найти такую запись: «Умершие священники В. Несмелов, М. Зырин с диаконом В. Васильевых, с псаломщиком Л. Злобиным». Последние двое не упоминаютсяв «Книге памяти жертв политических репрессий», так же как не упоминается и марисолинский диакон Соколов и многие другие, расстрелянные в те дни.
29 октября 1918 года «за антисоветскую агитацию, сочувствие белым» был расстрелян хлебниковский диакон Решетов60. Прошение верующих не помогло и о.Анатолию Ивановскому. 30 октября 1918 года он принял мученическую смерть близ Уржума по приговору Чрезвычайной Комиссии от 18 октября.. В смертном приговоре в частности указывалось: «…Ивановский действительно распространял и сам лично читал в церкви воззвания патриарха Тихона и другое против власти. Для него лучше царское правительство тем, что церковь не отделена от государства. К советской власти не имеет симпатии. Из того заключается, что Ивановский старается всеми силами воздержаться против существующей власти, а потому постановил: священника Ивановского расстрелять61». По словам уржумского краеведа Н.Б. Пентиной, о. Анатолий был расстрелян «Где-то в Гарях…» Гари – это лесок около города Уржума.
Еще одно место расстрелов около г. Уржума, на берегу речки Шинерки. Тела расстрелянных бросали на лед реки.
«Где-то в Гарях…» Неимоверно трудно, практически невозможно установить места расстрелов 1918 года. Местные жители, если и знали о них, старались помалкивать, даже не рассказывали своим детям. Поэтому так мало свидетельств дошло до нас. Именно потому уникально и бесценно для нас воспоминание жителя г. Уржума Б.А. Курочкина: «Местом казни были Берсенский лог… Весной 1919 года на Шинерке вдруг появились трупы священников. Наверняка их постигла судьба других арестованных, расстреливали священников в Берсенском логу, наверное, были это сельские священники. Не успели захоронить их, а поэтому вешние талые воды вынесли тела в реку62…»
Ныне о. Анатолий прославлен в лике новомучеников Российских. Прославлен в лике новомучеников, к сожалению пока Зарубежной Православной Церковью, и о. Василий Несмелов.
О чем думал о. Василий Несмелов в те последние мгновения своей жизни, стоя на краю Берсенского лога? Где-то там, за его спиной шумел уездный Уржум, отсвечивали на осеннем солнце купола городских церквей, а перед его глазами трепетал кронами древ желтолистный лес, глубоко внизу, на дне лога, журчала своими стремительными водами речка Шинерка, унося в стремительном потоке опадавшие листья. Природа склонялась к своему закату, так же как и жизни стоявших над логом людей, бывших словно на краю жизни и смерти. о. Василий вознес свои светлые очи к небесам и начал молиться Господу за своих мучителей, за тех, кто стоял рядом с ним, за свою семью.
Главный палач махнул рукой, и пуля оборвала молитву.
Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:24 pm
Последний раз редактировалось дмитрий Пт дек 24, 2010 10:12 pm, всего редактировалось 1 раз.
- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:32 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:33 pm
Последний раз редактировалось дмитрий Пт дек 24, 2010 9:39 pm, всего редактировалось 1 раз.
- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:34 pm
Последний раз редактировалось дмитрий Пт дек 24, 2010 9:41 pm, всего редактировалось 1 раз.
- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:36 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:46 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:47 pm
Последний раз редактировалось дмитрий Пт дек 24, 2010 9:54 pm, всего редактировалось 1 раз.
- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:48 pm
Последний раз редактировалось дмитрий Пт дек 24, 2010 9:55 pm, всего редактировалось 1 раз.
- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:49 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:50 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 9:51 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 10:00 pm
Последний раз редактировалось дмитрий Пт дек 24, 2010 10:04 pm, всего редактировалось 1 раз.
- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 10:01 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Пт дек 24, 2010 10:09 pm- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
elbor » Пн дек 27, 2010 7:39 pm- elbor
- Сообщений: 216
- Зарегистрирован: Ср сен 17, 2008 1:13 pm
Re: Участники Степановского мятежа. 1918 г.
дмитрий » Вт дек 28, 2010 11:04 am- дмитрий
- Сообщений: 133
- Зарегистрирован: Чт дек 16, 2010 9:06 pm
Комментариев нет:
Отправить комментарий